— Только последние несколько ночей, девочка. Это другое.
— Почему? Потому что я должна весь день распевать песни?
Берн рассмеялся.
— Все пришли бы в ужас, если бы ты это делала.
Она не улыбнулась. Улыбки, приходилось ей пригнать, получались теперь вымученными, а так как было темно, она не считала нужным себя принуждать.
— Так почему ты не спишь? — спросила она.
— Это другое, — повторил он.
Возможно, он выходит на свидание с одной из девушек, но Рианнон в это не верила. Во-первых, он явно знал, что она ходит по двору ночью, кажется, все это знали. Ей не нравилось, что за ней следят.
— Слишком простой ответ, — сказала она.
На этот раз молчание длилось долго, и ей стало не по себе. Она посмотрела на отца: массивная фигура, теперь больше жира, чем мускулов, волосы серебрятся сединой — те, что остались. С этого склона над ними была выпущена стрела, которая должна была убить его в ту ночь. Интересно, не поэтому ли он все время смотрит вверх, на кусты и деревья на этом холме.
— Ты что-нибудь видишь? — внезапно спросил он. Она заморгала.
— Что ты имеешь в виду?
— Там, наверху. Видишь что-нибудь?
Рианнон вгляделась. Полночная темнота.
— Деревья. Что? Ты думаешь, кто-то шпионит за… — Ей не удалось скрыть страх в голосе.
Ее отец быстро перебил:
— Нет-нет. Не это. Ничего такого.
— Тогда что?
Он снова молчал. Рианнон пристально посмотрела наверх. Ничего не увидела. Очертания стволов и веток, кусты, над ними звезды.
— Там огонек, — сказал Брин. И вздохнул. — Я вижу этот проклятый Джадом огонек уже три ночи. — Он вытянул в ту сторону руку. Она почти не дрожала.
Теперь Рианнон охватил страх другого рода, так как она совсем ничего не видела. Соловей продолжал петь. Она покачала головой.
— Что… какой огонек?
— Он меняется. Сейчас он там. — Он указывал туда рукой. — Голубой.
Рианнон сглотнула.
— И ты думаешь…
— Я ничего не думаю, — быстро ответил он. — Я просто его вижу. Третью ночь.
— Ты говорил об этом…
— Кому? Твоей матери? Священнику? — Он сердился. Она понимала, что не на нее.
Рианнон уставилась в пустоту и темноту. Прочистила горло.
— Ты знаешь, что говорят люди? Об этом… о нашей роще там, наверху.
— Я знаю, что они говорят, — ответил отец. Только это. Никаких ругательств. Именно это ее испугало. Рианнон смотрела на склон холма, и там ничего не было. Для нее.
Она увидела, как большие, умелые руки отца стиснули верхнюю жердь ограды и повернули, словно хотели выломать и сделать из нее оружие. Против чего? Он повернул голову в другую сторону и сплюнул в темноту. Потом откинул щеколду на калитке.
— Не могу больше терпеть, — сказал он. — Каждую ночь. Останься и наблюдай за мной. Можешь молиться, если хочешь. Если я не спущусь обратно, скажи Шону и матери.
— Что им сказать?
Отец посмотрел на нее, пожал плечами привычным жестом.
— То, что сочтешь нужным.
Что ей делать? Запретить ему? Он распахнул калитку, вышел, закрыл ее за собой. Рианнон смотрела, как отец начал подниматься на холм. Она потеряла его из виду на полпути вверх по склону. Он в ночной сорочке, думала она. Без оружия. Без железа. Она знала, что это должно иметь значение… если это то, о чем они так старательно избегали говорить.
Она вдруг подумала о том, хоть эта мысль не была неожиданной, так как с ней это происходило каждую ночь, где сейчас Алун аб Оуин и продолжает ли он ее ненавидеть.
