Спеть в «Льенсенне» на карнавале летнего солнцестояния, перед герцогами Талаирским и Миравальским и королевой Двора Любви… Лиссет заморгала и снова сглотнула. Если она будет слишком задумываться о последствиях того, что сейчас произойдет, то, вероятно, доведет себя до обморока.
К счастью, следующее лицо, на котором она остановила взгляд, было лицом Маротта, и восторженное ободрение, которое она увидела на лице хозяина таверны, было именно тем, в чем она нуждалась. Кто-то принес ей арфу, кто-то поставил низкий табурет и положил подушку для ног на обычное место возле кабинок у левой стены, и Лиссет каким-то образом очутилась на этом табурете. Она сидела с арфой в руках и настраивала ее, одновременно поправляя поудобнее подушку.
Она еще не совсем обсохла, хотя с нее уже не капало. Взглянув вверх, она увидела приближающегося герцога Бертрана, на губах которого играла легкая улыбка. Но глаза его не улыбались. Лиссет сомневалась, сможет ли что-нибудь рассмешить эна Бертрана в присутствии Уртэ де Мираваля. Герцог снял свой легкий летний плащ и набросил его ей на плечи.
— Иначе ты простудишься, — мягко произнес он. — Если оставишь его наброшенным так, он не будет мешать твоим рукам. — Первые слова, с которыми он к ней обратился, затем повернулся и зашагал прочь, потом грациозно опустился на один из трех мягких стульев, которые Маротт поспешно поставил рядом с импровизированной сценой. У Лиссет еще оставалось мгновение, чтобы осознать тот факт, что теперь она одета в темно-синий плащ герцога Талаирского, а потом Алайн Руссетский, с выступившими на щеках от волнения красными пятнами, подошел и тихо сказал, так, что слышала только она:
— Думаю, «Садовую песнь». Пой ее, а не кричи, Лиссет.
Древний, стандартный приказ трубадуров своим жонглерам Лиссет пропустила мимо ушей. До нее дошло только то, что своим выбором песни Алайн сделал ей еще один подарок. Она улыбнулась ему снизу вверх, уверенно, как она надеялась. Он мгновение поколебался, словно хотел прибавить что-то еще, но затем отошел, оставив ее одну на том пространстве, где рождается музыка.
Лиссет вспомнила об отце, как всегда, когда нуждалась в обретении безмятежности и уверенности, затем оглядела медленно затихающую толпу и сказала, стараясь говорить громко:
— Это льенсенна трубадура Алайна Руссетского. Я пою ее сегодня в честь богини и госпожи Арианы де Карензу, которая оказала нам честь своим присутствием.
Лучше так, подумала она, чем пытаться разбираться в приоритетах. Однако Лиссет остро сознавала, очень остро, что у нее на плечах плащ эна Бертрана. От него исходил едва уловимый аромат. Ей было некогда разбираться, что это за аромат. Но что она понимала, как всегда перед исполнением песен — мимолетное осознание, но реальное, как каменная стена, — что ради таких мгновений, как это, когда вот-вот польется музыка, она и живет, и такие мгновения заставляют ее чувствовать себя поистине живой.
Лиссет начала с вступления на арфе, как научил ее Гаэтан, брат отца, много лет назад, чтобы дать аудитории затихнуть, а затем, когда воцарилась почти полная тишина, запела:
Это была добротно сделанная песня, пусть и не выдающаяся. Алайн знает свое ремесло, и он еще достаточно молод, чтобы совершенствоваться дальше. Но у этой песни была еще одна особенность — особый подарок для Лиссет: она была написана для женского голоса. Таких песен немного, и поэтому женщины-жонглеры Арбонны тратили много времени на транспонирование мелодий, написанных для мужского голоса, и игнорировали, насколько это возможно, очевидные несоответствия большинства тем.
В этой песне Алайн изменил многие традиционные элементы льенсенны, он говорил от имени женщины, но сохранил достаточно знакомых мотивов, так что у слушателей не оставалось сомнений в том, что именно они слушают и оценивают. Лиссет, сведя сопровождение инструмента к минимуму, исполнила песню, стараясь представить ее как можно проще. Мелодия была длинной, как у большинства традиционных льенсенн, так как в противном
