договоренности? Возможно, он этого не сделал, ведь он так забывчив. Мы решили, что если ты родишь сына, он будет моим. А! Ты удивлена, госпожа Розала! Так я и думал, этот легкомысленный парень не поставил тебя в известность. Мальчик обещан Коранносу, дочь можешь оставить себе; дочь для меня пока бесполезна, но я уверен, что позднее я придумаю, как ее использовать.
Розалу охватывает страх, что она сейчас потеряет сознание. Солнце описывает хаотичные дуги в голубом небе. Она делает нетвердый шаг в сторону, чтобы удержать равновесие. Сердце молотом стучит у нее в груди. Розала чувствует вкус крови: она прокусила губу.
— Ты… ты готов лишить свою семью наследника? — произносит она, заикаясь, ее оглушенный мозг отказывается верить в то, что она услышала.
— Нет-нет, не обязательно. — Теперь он смеется, для всех посторонних глаз во дворе он выглядит веселым и доброжелательным. — Хотя нам нужен в семье еще один старейшина не меньше, чем наследник замка. Брат Ранальда, — он никогда не произносит имени Блэза, — должен был последовать за мной в служении богу. Многое в нашем будущем зависит от этого. Его отказ сорвал мои планы, поставил меня в трудное положение, но если ты подаришь мне мальчика, все еще можно будет исправить. Разумеется, я отложу окончательное посвящение на время, чтобы посмотреть, как лучше использовать ребенка — здесь, в Гарсенке, или в доме господа. Многое нужно будет учесть, но смею сказать, ты мне поможешь, родив других детей, дорогая сноха. А если нет — принимая во внимание, что для зачатия этого младенца потребовалось некоторое время, — тогда, мне кажется, Ранальд сможет найти себе вторую жену, которая это сделает. Это меня не слишком волнует. И я должен признаться, что с нетерпением жду того времени, когда лично смогу заняться образованием и воспитанием внука. Умоляю, не разочаруй меня, госпожа Розала. Роди крепкого мальчика, чтобы я смог забрать его для Коранноса.
Она ничего не в состоянии сказать в ответ. Кажется, она потеряла дар речи. Она едва стоит на ногах. Внезапно она чувствует себя обнаженной под взглядами равнодушных или слегка заинтересованных коранов ее замка и работников поместья.
— Тебе и в самом деле следует вернуться в дом, — заботливо говорит Гальберт. — Ты не очень хорошо выглядишь. Тебе следует лежать в постели, дитя мое. Я бы проводил тебя сам, но боюсь, у меня нет времени для подобных домашних забот. Дела настоятельно требуют моего возвращения во дворец. Я полагаю, что ты меня поняла и мне не придется приезжать сюда снова.
Он поворачивается, не дожидаясь ответа, приветствует ее взмахом поднятой руки, чтобы его жест отметили кораны; но в этой руке он держит кнут. Это не случайно; этот человек ничего не делает случайно. Она видит, как он улыбается, удаляясь.
В замке, через короткое время оставшись одна в своих покоях, стиснув руки так, что косточки побелели, Розала де Гарсенк вдруг понимает, не осознав, в какой именно момент принимает решение, что уедет отсюда.
Гальберт допустил ошибку, думает она. Он не собирался рассказывать ей об этих планах, он должен был знать, как она к ним отнесется. Но она его разозлила, показала, что знает его мысли, и он ответил, не подумав, чтобы напугать и ранить ее, чтобы оставить за собой последнее слово.
Она не знает, как она это сделает, знает только, что не останется и не отдаст своего ребенка этому человеку. «Я объявила войну», — думает она, понимая, что единственное ее преимущество в том, что она это знает, а Гальберт, возможно, нет. Внутри ее, словно в ответ, младенец сильно толкает ее под ребра, в первый раз за это утро.
— Тихо, — шепчет она. — Тихо, любовь моя. Этого не случится. Не бойся беды, она тебя не найдет. Где бы ни находился твой отец, явится ли он когда-нибудь, чтобы защитить тебя, или нет, я буду охранять тебя, малыш. Клянусь своей жизнью и твоей.
Блэз думал о ребенке, когда мужчины Талаира ехали на север под холодным ветром, о сыне Аэлис де Мираваль и Бертрана. С тех пор как Ариана рассказала ему эту историю в ночь летнего солнцестояния три месяца назад, он думал о ней чаще, чем мог ожидать, и в такие моменты невольно с любопытством бросал взгляд на человека, за убийство которого его отец заплатил четверть миллиона золотом.
Трагедия произошла здесь примерно двадцать три года назад, а ее последствия все еще ощущались в Арбонне. Он вспомнил тихий, размеренный голос Арианы, рассказывающий ему эту повесть, когда рассвет разгорался над усыпанными мусором улицами и переулками Тавернеля.
— Как я только что говорила, — сказала она тогда, — в любви все зависит от сохранения тайны. Моя кузина Аэлис не проявила сдержанности, хотя она была очень молода, и это можно счесть оправданием. В ней было нечто неуправляемое, нечто слишком неистовое. Ненависть и любовь подстегивали ее, и она была не из тех женщин, которые принимают свою судьбу или трудятся в стенах, построенных для ее защиты.
— Ты тоже не такая, — возразил тогда Блэз. — В чем разница?
В ответ на это она улыбнулась немного печально и некоторое время не отвечала.
— Разница, полагаю, в том, что я видела, что она сделала и что из этого вышло. Для моей жизни разница — в Аэлис. Видишь ли, она рассказала мужу. Она приберегла правду для последнего, яростного удара мечом, со своим собственным медленно действующим, убийственным ядом, если хочешь. Когда жрица, которая пришла к ней, сказала, что она не выживет, к ее постели привели Уртэ. Он был в горе, я думаю. Я всегда считала, что он искренне горевал, хотя, возможно, больше из-за утраты той власти, которую она ему давала, чем из-за чего-то другого. Но в Аэлис не было мягкости, она вся состояла из гордости и безрассудства даже на смертном одре. Она приподнялась на постели и сказала Уртэ, что ребенок от Бертрана де Талаира.
— Откуда тебе это известно?
— Я там была, — ответила Ариана. — Как я сказала, этот момент изменил всю мою жизнь, сформировал меня такой, какой я стала. Слова, которые
