Монах поднимается и обводит всех торжествующим взглядом: он победил, и победил - смирением, как и подобает иноку...
- Прикажи-ка, Антоша, подать на мировую еще стаканчик сантуринского, говорит он примирительным тоном.
Вино приносят. В дверях вдруг совершенно неожиданно появляется Филарет и устремляет грозный солдатский взгляд на стакан.
- Мы тут... тово... богомыслием... богомыслием занимаемся, - начинает лепетать о.Феодосий.
- Вижу, що богомыслием, - круто обрывает о.Филарет. - Давай и мiнi вина! Чем я хуже Хведосiя?!
Приносят вина и о.Филарету. Завсегдатай вступает с ним в разговор:
- Отец Феодосий говорит, что у вас на Афоне...
- Бреше! - обрывает, не дослушав, о.Филарет.
- Что у вас на Афоне всенощная тянется...
- Бреше, як сивый мерин, - не дает договорить о.Филарет. /59/
- От вечера и до утра будто бы тянется всенощная...
- Бреше... Вiн все бреше...
- А правда, что во всей Турции только у вас на Афоне колокола дозволены?
- Бреше, бреше, бреше... Хведосiй все бреше...
- Да это не отец Феодосий говорил, а я в книжке читал...
- А як читав, то - правда...
Отец Филарет тоже выпивает несколько стаканов сантуринского и разговор ведет отрывисто и желчно: все у него брешут. И весь мир брешет. Больше от него нельзя добиться ничего. Из его разговора вытекает, что не брешет только он один. Почувствовав в голове хмель, он поднимается и направляется к выходу.
- Куда теперь, отец Филарет? - спрашивают его завсегдатаи.
- Пiду на судно в гавань. На судне у нас всеношна скоро начнется.
Отец Филарет, ни с кем не простившись, уходит. Вскоре вслед за ним поднимается и о.Феодосий.
- Пойти и мне на наше суденышко помолиться! - решает он. - Благолепная у нас нынче будет всенощная... Канон трогательный... Стоишь, слушаешь - и как бы на небеси...
Вздохнув несколько раз от умиления, монах уходит. Вскоре уходят один за другим и завсегдатаи. Лавка пустеет, и Антоша погружается в чтение Майн- Рида. Вскоре приходит и Павел Егорович.
- Отец Феодосий и отец Филарет были здесь без вас, - докладывает Антоша.
- А ты их угостил чем-нибудь? - озабоченно спрашивает Павел Егорович.
- Сантуринское пили...
- Ну, это хорошо. Где же они теперь?
- Ушли к себе в гавань на судно, ко всенощной. Отец Феодосий говорил, что у них сегодня канон будет читаться очень трогательный...
На лице Павла Егоровича выражается сокрушение.
- Как жаль, что я их не застал, а то и я отправился бы с ними... Я давно уже собираюсь помолиться у них на корабле... Служба у них умилительная, по афонскому уставу... Сходить разве? /60/
Павел Егорович погружается в глубокое раздумье. В это время в лавку входит старая нянька Александровна, которая выходила и вырастила Антошу.
- Антоша, иди, тебя мамаша зовет, - обращается она к нему, а затем, по его уходе, говорит Павлу Егоровичу: - А у нас - чудеса, Павел Егорович. Нарочно пришла вам сказать... Вы бы ваших монахов хоть бы в комнату взяли, а то ведь срам: оба - выпивши и спят невесть где: один приткнулся в курятнике, а другой - в конюшне, прямо в стойле заснул...
- Не может быть?! - удивляется Павел Егорович. - Ведь у них на корабле сегодня всенощная...
- Вот вам и всенощная... Срам один только... Право, их бы в комнату взять... Не дай бог, кто увидит...
Нянька ушла, но через минуту является улыбающийся Антоша.
- Отец Феодосий и отец Филарет у нас на дворе всенощную служат, говорит он.
- Не твое дело! Дурак! Пошел вон! - обрушивается на него отец и задумывается...
- За что же вы бранитесь? - обиженно протестует Антоша.
- Это враг рода человеческого над ними смущается и искушает их, а ты смеешься. У монаха на каждом шагу искушение. Почитай-ка жития святых отец, так и узнаешь... Осуждать их нельзя и грешно.
По мере того как Антоша подрастал и входил в разум, торговля в лавке делалась для него все тяжелее и противнее. Под влиянием гимназии у него уже начинали появляться и другие понятия, и другие интересы. Начали постепенно пробиваться наружу и такие запросы, каких раньше не было. Потянуло к
