Семь лет мира, и вот теперь впереди сияющим призраком замаячила война. Начиная с короля, принцев крови, дворян и заканчивая простонародьем, среди которого оказалось немало праздных драчунов, все мечтали ринуться навстречу приключениям, ощутить свойственное человеческой природе стремление поучаствовать в эпической игре под названием «война». Мнение мещан, ремесленников и крестьян никого не интересовало. Впрочем, разве они были против? Нет. Война для нации, которая ее затевает, — это обещание победы, богатства, процветания, иллюзорные мечты об избавлении от бедности. Народ доверял своему королю. Народ не любил испанцев. А еще англичан, голландцев, шведов и имперцев.
Казалось, наступило время показать всей Европе, что Франция — самая сильная держава в мире, она не намерена никому повиноваться и отныне будет диктовать свою волю другим.
Оставалось только найти повод. По приказу Людовика XIV крючкотворы перерыли все документы, относившиеся к политике прошлого и настоящего. После долгих изысканий было установлено, что королева Мария-Терезия, как дитя от первого брака Филиппа IV Испанского, имела право наследовать земли Фландрии[67], а Карл II, ребенок от второго брака, этим правом не обладал. Испания заметила, что это право действительно только для одной-единственной провинции Нидерландов; эта провинция действительно наследовалась детьми от первого, а не от второго брака монарха, но Испания, владеющая всеми остальными провинциями, не намерена принимать его в расчет. В ответ Испания напомнила, что, сочетаясь браком с королем Франции, Мария-Терезия торжественно отказалась от всего испанского наследства.
Франция возразила, что Испания не выплатила пятисот тысяч экю, которые, согласно Пиренейскому договору, должны были перейти королю Франции в качестве приданого Марии-Терезии. Нарушение данного обязательства аннулирует все предыдущие договоренности.
Испания отвергла требование отдать это приданое, потому что оно пошло в счет долга дочери Генриха IV, которая, став в 1621 году испанской королевой, не привезла с собой из Лувра оговоренной суммы.
Франция решила остановить поток дипломатических воспоминаний, руководствуясь принципом, что в политике следует иметь короткую память.
Армия выступила на завоевание Фландрии, а королевский двор отправился вслед за ней на увеселительную прогулку.
Пришла весна. Правда, весна необыкновенно дождливая, но все же это была пора, когда расцветают не только яблони, но и разные военные прожекты. Вслед за войском двигалось столько же карет, сколько было орудий и телег обоза.
Людовик XIV хотел, чтобы власть королевы как наследницы пикардийских земель была единодушно признана в каждом завоеванном городке. Он желал ослепить блеском своего двора местное население, более чем за полтора века привыкшее к испанским оккупантам, высокомерным, но нищим.
И наконец, король стремился нанести сокрушительный удар по промышленно развитой Голландии, чьи тяжелые корабли бороздили моря вплоть до Суматры и Явы, в то время как французский флот находился в полном упадке и рисковал сдать почти все торговые позиции.
Пройдет время, пока с французских верфей будут спущены на воду новые суда, а до тех пор надо разорить Голландию.
Но о последней своей цели Людовик XIV не рассказывал никому. Это была их с Кольбером тайна.
Кареты, телеги, лошади продвигались под проливным дождем по тем же дорогам, где только что прошли пехота, артиллерия и кавалерия. Сплошные рытвины, лужи и море грязи.
Анжелика ехала в карете мадемуазель де Монпансье. Принцесса вернула маркизе свое дружеское расположение после того, как из Бастилии вышел мессир де Лозен. На перекрестке их экипаж застрял из-за большого скопления людей вокруг только что опрокинувшейся кареты. Путешественницам сообщили, что это карета придворных дам королевы. Великая Мадемуазель заметила на придорожном склоне мадам де Монтеспан и помахала ей рукой.
— Идите к нам. У нас есть место.
Атенаис, подхватив юбки намного выше, чем то позволяли приличия и перепрыгивая через лужи, вскоре присоединилась к Анжелике и ее спутнице. Она уселась в карету и со смехом принялась рассказывать:
— Никогда не видела более забавного зрелища, чем мокрый месье де Лозен в шляпе, одетой на его собственные волосы. Король уже два часа не отпускает графа от дверцы своей кареты, и парик Лозена настолько пропитался водой, что в конце концов бедняга снял его.
— Какой кошмар! — воскликнула Великая Мадемуазель. — Он заболеет!
И приказала подстегнуть лошадей. За первым же поворотом их экипаж догнал карету Его Величества. В самом деле, Лозен ехал верхом. Вода лилась с него ручьями, и он был похож на ощипанного воробья. Мадемуазель тут же ринулась на защиту храброго придворного, заявив трагическим тоном:
— Кузен, неужели у вас нет сердца? Вы подвергаете опасности несчастного дворянина, который рискует свалиться от жестокой лихорадки. Если вам неведома жалость, то, по крайней мере, подумайте о потере, которую вы понесете, если вас оставит один из самых мужественных ваших слуг.
Король смотрел в бинокль из эбенового дерева с золотой отделкой и не ответил на обращенные к нему слова.
Анжелика огляделась вокруг. Кареты остановились на небольшой возвышенности, господствовавшей над мокрой коричневой равниной Пикардии. Городок, тоже коричневый, опоясанный земляной насыпью, устремил шпили башен к хмурому небу. Сквозь мутную пелену дождя он казался мертвым и напоминал обломок кораблекрушения в глубине вод.
Траншея французов окружила крепость неумолимым черным кольцом. Вторая траншея, расположенная параллельно первой, была почти закончена. В сумерках то и дело вспыхивали красноватые всполохи: по городу стреляли орудия. От взрывов стоял оглушительный грохот. Великая Мадемуазель заткнула
