поставил? А если б жандармы у входа его заметили?! Я бы должен был свистеть!
– Вы – великодушный человек! – Глаза Настеньки наполнились слезами.
– А, – отмахнулся агент, – глупости! Я сам отец! Идите! Только будьте осторожны!
Через секунду Настя пробежала через театральный подъезд, который охраняли жандармы.
Отца Настя отыскала в одной из костюмерных комнат, где он лихорадочно снимал и отшвыривал в стороны наряды разных эпох и народов.
– Кого мы только играем! – кипел артист от возмущения. – Короли, герцоги, псы-рыцари… Ни одного современника! Порядочному артисту убежать не в чем!
– Папенька! – воскликнула Настя. – Там, внизу, жандармы!
– Нет у тебя больше папеньки. Сирота ты! – Бубенцов приложил к себе дамское платье. – А может, в этом? Нет! Марию Стюарт мне не потянуть! Провалюсь!
– Скажи, в конце концов, что случилось?! – закричала Настя. – Зачем ты удрал? Я уже договорилась, чтоб тебя отпустили.
– Влип я! Понимаешь, влип! Сейчас расскажу… Где костюм Ивана Сусанина? Хоть и древность, но все-таки наш, русский, человек…
А в это время к подъезду театра подкатил открытый экипаж, в котором сидел забинтованный Артюхов. Дежурившие жандармы подскочили к начальству.
– Не появлялся? – спросил Артюхов.
– Никак нет!
– Театр обыскивали?
– Никак нет!
– Олухи! – крикнул Артюхов. – С этого начинать надо! Обшарить помещение!
– Эх, не пришлось на сцене русского мужика сыграть – в жизни попробую! – Перед Настенькой стоял старик, с седой бородой, в армяке, перепоясанном веревкой, в аккуратных новеньких лаптях – одним словом, вылитый Иван Сусанин.
– Прощевай, чадо любимое, – заговорил Бубенцов, отвесив дочери низкий поклон до земли. – Ухожу я в нети, в скиты, за Волгу! Не найти меня там царским опричникам!
– Еще как найти! – сердито сказала Настя. – Не паясничай, папа. Надо идти к Мерзляеву и признаться во всем!
– А что с корнетом будет?
– Тебе-то что за дело? Что он тебе – сын, кум, сват? Из-за него мы в беду попали.
– И это говоришь ты, которую я взрастил и воспитал! Бубенцовы никогда подлостей не делали! Бубенцовы – такая фамилия…
– Хватит, – устало перебила Настенька. – Я это слышала много раз.
– Дочка, – вдруг нормальным человеческим голосом заговорил Сусанин, – он ради меня собой рисковал. В Сибирь пойдет, на каторгу… Жалко парня! Малый-то хороший, добрый.
– Образина чертова! – с раздражением сказала Настя. – Как вспомню его, балбеса, так в дрожь бросает!
– Как это я в него стрелой не попал? – вздохнул Бубенцов. – Попал бы – и ничего бы не было. Ах, чурбан гусарский!
– Остолоп! – поддакнула Настя.
– Видишь, и тебе он нравится. Как же такого парня предавать? – вздохнул Бубенцов. – Понимаешь, дочка?
– Понимаю! – согласилась Настя.
Обыскав фойе, жандармы вошли в зрительный зал. На сцене шла репетиция трагедии из древнеримской жизни. Патриции, сенаторы, консулы, гетеры и фурии, в тогах, туниках и сандалиях, плавно двигались по сцене…
«О всемогущий Юпитер, милость свою прояви, дерзких плебеев десницей срази повсеместно!» – завывал один из патрициев.
Во главе с хромым Артюховым жандармы прошли через зрительный зал и бесцеремонно вторглись на сцену.
– Господа актеры! – прервал гекзаметр Артюхов. – В театре – обыск. Ищем мещанина Афанасия Бубенцова. Кто его видел?
Римляне безмолвствовали.
– Проведем поименное дознание! – сказал Артюхов, переждав паузу. – Вы кто? – обратился он к толстому усатому патрицию.
– Марк Тулий Цицерон! – ответил тот.
– Я не в этом смысле! – отмахнулся Артюхов. – По пачпорту отвечать!
– По пачпорту – Анна Петровна Спешнева!
Даже видавший виды Артюхов опешил.
– Так… А вы, мадам, кто будете? – обратился он к пышноволосой гетере.
– Федор Спиридонович Степанов!
