творчески. Поскольку я уже не боялась потерять работу, то стала откровеннее и легче шла на риск, который потом оказывался оправдан».
Разумеется, Лина не одинока в своих трудностях. У многих из нас работа отнимает столько времени и сил, что мы забываем про все радости жизни, — и, как оказывается, совершенно напрасно. По примеру Лины, я советую таким людям постоянно вспоминать про то, что находится за пределами наших рабочих обязанностей, чтобы наша жизнь не закончилась вместе с работой в тот момент, когда мы ее вдруг потеряем.
Может быть, кто-то считает, что преподаватели университетов или члены Верховного суда Соединенных Штатов гарантированно защищены от потери работы, но на самом деле трудоустройство этих людей висит на волоске. А вот Далай Лама не только знает, что будет Далай Ламой пожизненно, — он знает, что будет им и во всех других бесчисленных жизнях. Вот это действительно прочное положение!
Но несмотря на то, что Далай Лама является духовным лидером, вождем тибетского народа и лауреатом Нобелевской премии, из бесед с ним я осознал: прежде всего он считает себя «простым буддийским монахом». За годы общения с ним я понял, что он обладает истинным смирением и не попал в силки тщеславия под влиянием всех своих званий и наград, громкого титула Далай Ламы. Он по-прежнему остается обычным монахом.
Поскольку никем иным он себя не мыслит, я решил спросить его, как бы он отреагировал, если бы ему пришлось оставить «должность» буддийского монаха. Конечно, это лишь теоретическое предположение — в реальности такого произойти не могло. Но поскольку мы постоянно подшучивали друг над другом, я позволил себе очередную шутку.
— Вы много раз говорили, что в первую очередь видите себя не Далай Ламой, а просто монахом.
— Верно, — кивнул Далай Лама.
— Чисто теоретически представьте себе, что вы потеряли возможность быть монахом. Вы по-прежнему совершаете ежедневные медитации и занимаетесь духовными практиками, ведете простой образ жизни, но уже не имеете права носить монашеские одежды, совершать монашеские обряды и жить в монастырской общине. Чтобы зарабатывать на жизнь, вам приходится заниматься чем-то другим. Смогли бы вы приспособиться к таким обстоятельствам? Какую работу вы хотели бы при этом выполнять?
Зная нелепость такого предположения, я уже готовился к тому, что Далай Лама назовет мой вопрос глупым и абсурдным. Но, к моему удивлению, он воспринял его совершенно серьезно. Выражение его лица было необычно сосредоточенным. Он задумчиво кивнул головой и ответил так:
— Совсем недавно я читал тибетский текст, написанный великим буддийским мыслителем начала XX века. Мыслитель давал советы своим ученикам. «Очень важно, — говорил он, — понимать истинную суть духовности». Он писал, что, поняв истинную суть буддийских практик, ученики перестанут быть в плену у внешних обрядов — чтения мантр, хождения по кругу, простирания и т. д. Конечно, это тоже часть буддийской религии, но не ее суть. Суть буддийской религии в том, чтобы духовной тренировкой ума вызвать внутренние изменения в человеке. Этим можно заниматься и не соблюдая внешних обрядов.
Далее автор текста советовал наиболее способным ученикам, стремящимся к высотам духа, уединиться и жить отшельниками в глуши. Он много цитировал так называемые «Песни опыта», написанные Миларепой. Когда я прочел их, то был очень тронут некоторыми отрывками. Особенно меня потрясли слова о том, что «следует жить в труднодоступных местах, жить с одной мыслью — мыслью о медитации...» и т. д. Прочитав завещание мыслителя, я вспомнил, что в молодые годы меня привлекала жизнь отшельника, я хотел жить, по тибетскому выражению, «уйдя в глушь, как раненое животное».
— Конечно, — задумчиво продолжал Далай Лама, — несмотря на то, что чтение этих строк вновь пробудило во мне желание уйти в глушь, я тут же вспомнил, что мне уже за шестьдесят. Прошло много времени. Звание Далай Ламы налагает множество обязанностей. И даже если бы я все-таки решил зажить отшельником, я сомневаюсь, смог бы я приготовить сам себе еду или хотя бы заварить чай. — Тут он засмеялся. — Кроме того, мне в голову пришли разные практические соображения, в частности вопросы безопасности. Что я буду делать, если кто-то придет и станет мне угрожать? Все это делает жизнь отшельника невозможной для меня в настоящий момент.
Далай Лама на несколько минут умолк, погруженный в размышления, быть может, вспоминая прошлое. Но вскоре он вышел из задумчивости и добавил:
— В общем, если бы я был моложе и ситуация была бы другая, я бы ушел в отшельники. Ты напомнил мне о моей давней мечте. Поэтому, отвечая на вопрос о том, чем я стал бы заниматься, если бы не был буддийским монахом, скажу: единственное, что приходит мне в голову, — это уйти в отшельничество. Кроме этого, у меня нет никаких других вариантов — я вообще никогда об этом не задумывался. Во время нашей беседы я понял, что положение Далай Ламы настолько уникально, что его рецепт неприменим для остальных людей. Не говоря уже о том, что Далай Лама в мире один, немногие из нас являются буддийскими монахами и еще меньше таких, кто, потеряв работу, захотят уйти в отшельники. Но впоследствии, еще раз прокручивая в уме наш разговор, я все-таки решил, что слова Далай Ламы не так уж неприменимы к обычным людям. Ведь главная идея заключается в том, чтобы выделить основу, суть нашей деятельности и именно в ней видеть ее смысл, не обращая внимания на внешние атрибуты.
В случае с Далай Ламой суть образа жизни буддийского монаха — духовная практика. В ее внешние атрибуты входит выполнение определенных ритуалов, чтение вслух, определенная манера одеваться и вести себя. Суть же этой деятельности заключается во внутреннем развитии. Далай Лама совершенно определенно сказал, что, даже если ему придется пожертвовать соблюдением внешних форм, он все же будет счастлив сделаться отшельником и, по существу, продолжать заниматься своим внутренним развитием.
