Интервью подготовлено Джоном Аведоном
Дж. А.: Каковы были Ваши первые ощущения, когда Вас признали Далай Ламой? Что, Вы думали, с Вами произошло?
Д. Л.: Я был очень счастлив. Мне это пришлось весьма по душе. Еще до официального признания я часто говорил своей матери, что поеду в Лхасу. Я любил, усевшись дома верхом на подоконник, воображать, что еду на лошади в Лхасу. В то время я был совсем малышом, но это запомнилось мне очень хорошо. Я горел желанием туда отправиться. Еще одна вещь, о которой я не упомянул в своей биографии, — это то, что вскоре после моего рождения на крыше нашего дома поселилась пара ворон. Они прилетали каждое утро, некоторое время сидели на крыше, а потом опять улетали. Это представляет особый интерес, поскольку подобные вещи происходили и после рождения первого, седьмого, восьмого и двенадцатого Далай Лам. Вскоре после того, как они появлялись на свет, прилетала пара ворон и устраивала себе гнездо на крышах их домов. В моем случае никто сперва не обратил на это внимания. Однако сравнительно недавно, примерно три года назад, моя мать в разговоре со мной это вспомнила. Она видела, как они утром прилетали, какое-то время гуляли по крыше, а потом улетали, с тем чтобы вернуться на следующее утро.Так вот, вечером того дня, когда родился первый Далай Лама, в дом его родителей ворвались разбойники. Родители убежали, бросив ребенка. На следующий день они вернулись, гадая, что случилось с их сыном. Они нашли ребенка в углу комнаты. Перед ним стояла ворона, оберегая его от возможного нападения. Позднее, когда Далай Лама Первый вырос и достиг высот в своей духовной практике, он во время медитации установил прямой контакт с божеством-защитником Махакалой. И тогда Махакала сказал ему: «Тот, кто, подобно тебе, утверждает учение буддизма, нуждается в защитнике вроде меня. В день твоего рождения я помог тебе». Так что, как мы видим, между Махакалой, воронами и Далай Ламами определенно существует связь.
Кроме того, произошел еще один случай, очень хорошо запомнившийся моей матери. Вскоре после прибытия в Лхасу я сказал, что мои зубы хранятся в ящичке, который находится в одном из домов Норбулинга. Когда они вскрыли ящик, то нашли зубные протезы, принадлежавшие Далай Ламе Тринадцатому. Я просто указал на этот ящик, утверждая, что там лежат мои зубы. Сейчас я этого уже не помню. Новая память, связанная с этим телом, оказывается сильнее. Прошлое Постепенно сжимается в размерах, становясь все менее различимым. Если я Не сделаю особого усилия, для того чтобы это вспомнить, данный эпизод не всплывет в моей памяти.
Дж. А.: Помните ли Вы процесс своего рождения или предшествующее ему пребывание в материнской утробе?
Д. Л.: В данный момент нет. Я не помню также, сохранялась ли память об этом у меня в детские годы. Однако существует один не очень показательный внешний признак, который, возможно, о чем-то и говорит. Дети обычно рождаются с закрытыми глазами. Мои глаза в момент прихода в этот мир были открыты. Это в какой-то степени может указывать на сохранение Ясности ума во время пребывания в материнской утробе.
Дж. А.: Что Вы чувствовали в детские годы в связи с тем, что взрослые относились к Вам, как к важной персоне? Вызывало ли такое почитание у Вас чувство беспокойства или даже страха?
Д. Л.: Тибетцы — очень практичные люди. Старшие по возрасту никогда не стали бы ко мне относиться подобным образом. Кроме того, я обладал большой уверенностью в себе. Когда я впервые подъехал к Лхасе через Дебутангскую долину, навстречу мне выступил нечунгский оракул, чтобы еще раз подтвердить правильность выбора. Его сопровождал пожилой, всеми уважаемый и достигший высокой духовной реализации геше из школы Лузелинг Дрепунгского монастыря. Его глубоко волновало то, был ли я избран по праву или нет. Сделать ошибку при выборе Далай Ламы было бы очень опасно. Понимаете, это был религиозный человек, а не правительственный деятель. Он вошел в палатку, где я находился с группой наблюдателей, и вынес свой вердикт: вне всяких сомнений, выбор сделан верный. Так что, как видите, несмотря на то что некоторые досточтимые и праведные старцы желали лично удостовериться в правильности решения, я, судя по всему, недурно сыграл свою роль, заставив их в это поверить. (Смеется.) Мое положение никогда не вызывало у меня чувства дискомфорта. Чарльз Белл заметил, что я относился ко всему весьма просто. Что касается страха, то мне очень хорошо запомнился один случай. Однажды вечером мне захотелось навестить свою мать, приехавшую вместе с остальной семьей в Лхасу. Я находился в палатке регента. У входа стоял здоровяк-телохранитель. Был вечер, солнце клонилось к закату, и на фоне этого — огромный человек с поврежденным глазом. Я помню, что очень испугался, у меня просто душа ушла в пятки. Так я и не решился покинуть палатку.
Дж. А.: Произошли ли в Вас какие-нибудь изменения между шестнадцатью и восемнадцатью годами, когда Вы приняли на себя обязанности мирского правителя?
Д. Л.: Да, я изменился... слегка. Я пережил много счастья и боли. Через это, а также через рост и накопление опыта, через возникающие проблемы и страдания я изменился. Окончательный «продукт» этого процесса находится сейчас перед вами. (Смеется.)
Дж. А.: А что Вы скажете о том времени, когда Вы только вошли в пору отрочества? У многих людей возникают трудности, когда они пытаются определиться как личность, найти свое место во взрослом мире. Происходило ли с Вами нечто подобное?
Д. Л.: Нет. Моя жизнь протекала весьма размеренно. Дважды в день я садился заниматься. Каждый урок продолжался ровно час, а остальное время я предавался играм. (Смеется.) Затем в возрасте тринадцати лет я приступил к изучению философии, определений, искусства ведения дискуссии. Время моих занятий увеличилось. Я также изучал каллиграфию. Однако все это происходило согласно установленному порядку, и я постепенно привык. Иногда у меня бывали каникулы. Это было очень приятное, счастливое время. Лобсанг Самтен — мой родной старший брат — обычно проводил
