воедино. Когда это стремление стало нестерпимым, его губы скользнули с ее щеки к мочке уха; оба горячо и учащенно дышали.
– Сколько времени мы знакомы? – прошептал он.
Ей пришлось сделать усилие, чтобы суметь ответить на этот простой вопрос, так как ее единственным желанием было отдаться чувству.
– Три недели.
Он поднял голову, обхватив ее лицо ладонями.
– А я уже не представляю себе жизни без тебя.
– Я знаю… Я испытываю то же самое! – Ее немного удивило, с какой легкостью она сделала это признание.
– Ты так же уверена в своих чувствах, как я?
Она тщетно попыталась отыскать в себе какое-нибудь сомнение.
– Да.
– Тогда выходи за меня замуж. Сегодня.
Если бы она захотела, то могла бы отыскать с десяток веских причин, по которым ей не следовало бы очертя голову во второй раз выходить замуж. Но ни одна из них – ни их короткое знакомство, ни ее карьера, ни каждое в отдельности, ни все вместе – не могла перевесить то, что она любила его и, что гораздо важнее, была любима.
– Да, – просто отозвалась она.
– Ты уверена? – Он пристально на нее смотрел. – Насколько я знаю, женщина всегда мечтает о грандиозной, пышной свадьбе. Если хочешь подождать…
– Нет. – Она тряхнула головой, насколько ей позволили его ладони. – Однажды на мне уже было белое шелковое платье и подвенечная фата. На этот раз антураж меня не волнует, Ченс. Твоей любви более чем достаточно.
– Я в самом деле люблю тебя, Флейм, – твердо сказал он. – Обещай, что будешь помнить об этом.
– Только если ты пообещаешь, что не дашь мне забыть, – поддразнила она.
– Я серьезно, Флейм. За все эти годы я нажил себе достаточно врагов. Кто бы и что тебе обо мне ни говорил, помни – я люблю тебя. И хочу любить тебя всю оставшуюся жизнь.
– Милый, я не позволю ни тебе, ни себе от этого отречься всю нашу оставшуюся жизнь, – уверенно и весело заявила она.
Сид Баркер плотно прижимал к уху трубку телефона-автомата, даже когда отирал пот совершенно уже промокшим носовым платком со лба и с верхней губы. «Черт бы побрал эту тропическую жару, – подумал он, – хорошо бы сейчас выпить добрую кружку холодного пива».
Телефон по-прежнему молчал, и он уже начал бранить нерадивого мексиканского оператора, но тут услышал приглушенный гудок на другом конце провода и сразу же – знакомый голос.
– Алло, это Баркер, – сказал он, метнув быстрый взгляд на дверь в десяти футах от него. – Наконец-то мне удалось отыскать их в Мексике. Но у вас возникают осложнения. Я стою у какого-то правительственного учреждения, где они только что зарегистрировали брак. – Он предвидел растерянный, сердитый ответ и недоверие своего собеседника. – Клянусь, это правда. Я стоял так близко, что мог бы сойти за свидетеля… Как бы я этому помешал? – рявкнул он, обороняясь. – Я не знал, что происходит, а потом было уже слишком поздно. Я-то думал – он повез ее на небольшую экскурсию по деревне, чтобы показать, как живет другая половина населения, те, кто убирает комнаты в его дорогих отелях и ждет приказаний его богатых гостей. – Обида исчезла из его голоса, и он стал задумчивее. – Мне следовало бы заподозрить неладное, когда я узнал, что его частный самолет взлетел. И вернулся меньше чем через три часа. Теперь-то я понимаю, что он посылал за обручальными кольцами. Вы бы видели камень у нее на пальце! – За дверью послышалось какое-то движение, и пара сияющих государственных чиновников проводила новобрачных из комнаты. Баркер, прикрыв ладонью рот, быстро проговорил: – Все закончилось. Мне надо идти.
Не дожидаясь ответа, он повесил трубку и, быстро покинув здание, подошел к взятой напрокат машине, которую охраняли двое бесстрашных мексиканских парней.
Тяжелые гардины на окнах спальни были наполовину задернуты, не пропуская полуденное солнце. Мэксайн остановилась в дверях, удивленная неестественной тишиной в комнате. Бессознательно затаив дыхание, она прислушалась к звукам, доносившимся с богато украшенной кровати с пологом. Розовый шелк стеганой ночной блузки с кружевными вставками подчеркивал бледность морщинистого землистого лица Хэтти, изможденного страданием.
Судьба воздавала Хэтти Морган по заслугам.
Бесшумно двигаясь – резиновые подошвы ее простых рабочих туфель почти беззвучно ступали по твердому полу, – Мэксайн приблизилась к огромной кровати, занимавшей чуть ли не всю комнату. Хэтти спала здесь уже больше восьмидесяти лет – с тех пор, как рассталась с колыбелью, хотя расположенная по соседству просторная спальня пустовала уже без малого шестьдесят лет. Мэксайн всегда этому удивлялась.
Она нерешительно посмотрела на больную, затем взяла с ночного столика коричневую пластиковую упаковку назначенных врачом пилюль. Она попыталась пересчитать, скольких таблеток недостает в коробочке – если вообще их оттуда вынимали.
– Во все-то ты суешь свой нос, – нарушило тишину едкое замечание.
Мэксайн повернулась к кровати.
– Я думала, вы спите. – С притворным спокойствием она поставила коробочку обратно на ночной столик.
– Тогда что ты здесь делаешь? – Глаза, обычно такие острые, сейчас были затуманены болью. – Я слышала, как звонил телефон. Кто это был?
