мрак лопнул с грохотом и звоном, рассыпавшись вдребезги…
Ланс рывком сел в постели, весь в поту, с колотящимся сердцем.
Будильник надрывался от звона. Ланс с досадой хлопнул по нему ладонью.
— Ланс! — крикнула мама из кухни. — Не засни снова, сегодня Дневной Закон первым уроком!
За окном, в щели между штор, еле брезжил тусклый осенний рассвет. Начинался нормальный день нормального мальчика из семьи истинно верующих.
Я проспал, подумал Ланс. Я вчера прилег на минуточку, подождать, когда все заснут — и сам вырубился, дурак, подлец, тупая скотина! Это — как трусость: нашел-таки способ не грешить, удобрение убогое…
Я проспал все попытки что-то изменить…
Он встал с постели, чувствуя сонную истому и ломоту во всем теле, и поплелся в ванную, в тоске и крайней досаде. Включил воду. Долго смотрел на свое отражение в зеркале: замученная физиономия с синяками под глазами — и откуда-то тонкая красная полоска через лоб и щеку, вроде ожога, и лицо кажется почти незнакомым…
— Ланс, возьми полотенце! — сказал из-за двери бабушкин голос.
Ланс открыл дверь в ванную — и отшатнулся. Над воротом бабушкиного халата мертвая серо-зеленая голова с белесыми слепыми глазами растянула рот в резиновой улыбке — а из ноздри уже ползет усик, покачиваясь в воздухе в поисках опоры и живой человеческой плоти.
Нестерпимый запах лопуха и крапивы наполнил легкие.
Лесной Царь
…Разве ты не видишь Лесного Царя?…
Специально для Ирины Клеандровой (и для собственной радости, конечно). Мой вариант «авторизированного перевода» Гёте. Несколько колебался, думая, выкладывать ли. Это не моя, это, в сущности, чужая сказка. Но… раз уж я обещал Ирине — пусть будет.
Судя по промелькнувшему указателю, до города оставалось еще семьдесят шесть километров.
— Если бы ты не копался целый час, мы бы уже дома были, — раздраженно сказал отец. — Темень, хоть глаз выколи… большая радость ехать в такую погоду и в такую пору. Мог бы остаться у бабушки, если так невмоготу собраться по-человечески…
— Мне в школу завтра, — сказал сын настолько невыразительно, как только смог. Любой оттенок выражения мог бы придать этой простой фразе некий дурной смысл и сделать нестерпимой и без того тяжелую дорогу. К примеру, отцу могло показаться, что сын не хочет уезжать от бабушки, что ему не хочется в школу, что ему не нравится строгий домашний порядок… любое из этих предположений могло бы не понравиться отцу.
Сын надеялся, что бесстрастность тона избавит его от необходимости продолжать разговор, но именно она показалась отцу то ли недостаточно уважительной, то ли слишком легкомысленной.
— Да если бы ты действительно о школе думал, то еще днем на электричке уехал бы! — сказал отец неприязненно.
— Мама не любит, когда я езжу один, — сказал сын и отвернулся к окну.
Ноябрьские сумерки стояли черным-чернешеньки. Пригородная трасса свистела под колесами, блестя в свете фар. Лес летел навстречу — из лесных стен острый дальний свет вдруг выхватывал на краткий миг резкие детали: сук тянулся к дороге костлявой рукой, лохматая ель пьяно взмахивала рваным подолом, широкие ленты тумана ползли между черных стволов…
Полоса тумана, белесая в темноте, длинно расстелилась вдоль трассы, вздрагивая, колеблясь от встречного ветра — и сын, следивший за дорогой остановившимися глазами, вдруг подумал, что не такая уж она и длинная. И вовсе не неподвижная. Туман, как кометный шлейф, летел за автомобилем, завиваясь, вихрясь — и что-то было в нем странное и тревожное, даже более странное и тревожное, чем вся ночная дорога вообще. Необычное. Ненормальное.
На крутом повороте туман лизнул дверцу машины. Лес подступил вплотную — а сын вдруг явственно увидел и видел целый миг, в дорожном трансе растянувшийся на вечность, в туманном клубе бледный абрис лица, без черт, без выражения — венчаемый мутно мерцающей диадемой в каплях росы. Не
