Я понимаю, как завораживает это зрелище — тем более, если видишь его впервые.
Я открываю выход в своей комнате. Обои старые, выцветшие, их давно пора переклеить, мне лень, влом, неважно — они пропали, а за ними пропала бетонная стена. И там, где должна быть моя крохотная кухня, выкрашенная бледной масляной краской, газовая плита в кофейных пятнах, стол советского образца, пара табуреток и холодильник «Норд» — там лес.
Это как смотреть в окно. Только окно на пятом этаже, за ним валит снег, а выход — у самой земли, и на земле трава, жесткая лесная трава, папоротник и осока, земляника под июньским солнцем, люпин цветет… во всяком случае, мне эти цветы, синие и розовые, напоминают люпин. Пространство комнаты обезумело и перекосилось. Время пошло вразнос.
Мое сердце колотится так, будто я взбежал на крышу небоскреба по крутой лестнице. Моим пальцам холодно, а спине горячо. И мне хорошо. Я не могу описать, насколько это хорошо. Я задыхаюсь от восторга. Кто-то, возможно, сравнил бы ощущение с наркотическим приходом, но любой наркотик по сравнению с этим — дешевый суррогат.
Единственное, что не дает счастью быть полным — барьер.
— Она настоящая? — шепчет Татьяна.
Она настоящая. В золотом солнечном сиянии неподвижно стоят облака. Забавное создание, напоминающее белку, с короткой зеленоватой шерстью и веером роскошного хвоста, темно-зеленого с белым подбоем, висит на стволе вниз головой, остановленное в стремительном движении. Летящая птица врисована в небосвод. Бабочки замерли, залитые в воздух, как в прозрачный пластик. Остановленный миг живого мира.
— А почему… — начинает Татьяна, и я запускаю время за барьером.
Это тоже тяжело описать. Я напрягаю мысль, словно бицепс — и вижу, как в листве срывается ветер. Птица взмахивает крыльями. «Белка» суетливо спускается по стволу, исчезает в осоке…
Татьяна делает то, что сделал бы кто угодно — пытается протянуть руку в жаркий солнечный день чужого мира. Ее пальцы натыкаются на барьер.
Холодная гладкая стена. Как невидимое стекло. Как полированная сталь.
Через барьер ветер пахнет прелой хвоей и подсохшими ягодами. Еще миг спустя — слышен мерный шум листвы и крики птиц. И мне хочется врезать по барьеру кулаком.
— Иди туда! — шепчу я. — Войди. Вот что я имел в виду.
У Татьяны кровь приливает к щекам. Она распластывает по барьеру ладони. Прижимается к нему телом. Я еще надеюсь. В конце концов — это ее первый раз…
— А что это за место? — спрашивает Татьяна, скребя барьер длинным отполированным ногтем.
— Не знаю, — говорю я. — Север того мира. Видишь, хвойные деревья? Кажется, они вроде лиственниц или пихт. Зимой с них опадает хвоя…
— Зиму ты тоже видел? — спрашивает Татьяна.
Я видел зиму, весну, лето, осень. Животных. Людей — только издалека. Я предполагаю, что неподалеку — нечто вроде поселка. Я предполагаю, что в этом мире водятся драконы — как-то промелькнула, на миг заслонив солнце, крылатая тень. Я видел ночами блуждающие огоньки, а днем — порхающих над цветами крохотных девочек со стрекозиными крылышками и отвратительными головами стрекоз. Люди показались мне монахами, показались мне солдатами — то, что я видел, показалось мне людьми, но я так и не смог рассмотреть подробно и отдал бы правую руку за возможность узнать, что там, за зеленой шелестящей массой листвы…
— Идти туда?
Я киваю.
Татьяна оглядывается. Ее взгляд светлеет.
— Господи, другой мир?! Неужели правда?!
Я снова киваю. Я слушаю.
И она кидается мне на шею, прижимается ко мне, как только что — к барьеру, жарко дышит в ухо — ее сердце колотится часто-часто, она шепчет:
— Господи, как я об этом мечтала!
Я — ее личный господь.
— Я им всем покажу, как надо, — шепчет Татьяна. — А у меня будет меч? Я там получу магические способности, да? Я там стану ведьмой? Или королевой? Ну что ты молчишь?!
— Ты сначала войди, — говорю я.
— Мне сначала надо переодеться…
«Бронелифчик, ваше высочество!»
Она целует меня с искренней страстью — она целует целый мир, целует свой триумф, возможности ведьмы-амазонки-богини. Ее язык отдает на вкус
