Белый Лось кивает. Спрашивает:
— А что останется тебе?
— А ты когда-нибудь слыхал, чтобы шаман умер от голода? — смеюсь я. — Ты же видишь, у меня есть запасы. И потом — мне принесут еды, а вам — нет.
Чайник закипает, пена плещет на угли. Я бросаю в кипяток горсть чая.
— Видишь, — говорю я, — мясо, чай и табак у меня есть всегда. Я богат, потому что так хотят духи.
Белый Лось качает головой.
— Если бы Гнус вытащил кого-нибудь из мира мертвых, он бы взял за это десяток живых оленей или связку лисьих шкур, — говорит Белый Лось. — А потом жаловался бы на бедность, на то, что мох курит и жует толченую кору. Побоялся бы хвастаться богатством, чтобы ни духи, ни люди не позавидовали и не позарились…
— Я не боюсь ни людей, ни духов, — говорю я.
— Потому что твое богатство — это смешная история, — хмыкает Белый Лось. — Выдуманная для забавы. А настоящее богатство — твоя шаманская сила. Честная сила.
— Задабриваешь меня, как опасного чужака, — смеюсь я и протягиваю ему трубку.
— Прости, брат, — говорит он грустно. — Ты же знаешь, сегодня я не могу курить и болтать с тобой. Мне жаль. Вели своим волкам охранять тебя от тварей Гнуса — не забудь. Он клялся сожрать тебя с костями. Вдруг натравит на тебя что-нибудь, когда ты заснешь?
— Поезжай к жене, — говорю я. — Гнус не слаб, но силен, как человек. Поверь, ничего страшного не произойдет.
— Все равно я беспокоюсь, — говорит Белый Лось. — Когда ты спишь, твоя душа всемогуща в семи белых землях, над ними и под ними, а тело уязвимо.
Я ободряюще киваю, наливаю чая. Он отхлебывает — большим глотком, почти кипящего, не чувствуя обжигающего жара кипятка — и ставит кружку на поставец. Я сижу рядом на корточках и смотрю в огонь.
Я не очень верю, что Гнус появится без объявления войны. Как-то раз он уже вызывал меня на поединок… неприятная была история. Мне хотелось бы избежать этой вечной дележки власти, славы, оленей, земель, в которой участвуют почти все шаманы — но никуда не денешься. Стоит приехать домой в горе или в праздник, непременно застанешь Снежную Сову, который снисходительно ухмыльнется, Гнуса, который будет шипеть проклятия вслед, заискивающего Искру или, хуже всего, Морошку, женщину-шаманку, страшную и отвратительную, будто выходец из страны снов, с лицом, длинным, как олений череп. Морошка хватает за рукав, шипит в ухо: «Останься со мной этой ночью — я хочу родить своего медведя с человечьей головой, он вырастет до небес и станет хозяином семи снегов!» — а мне тяжело ответить вежливым отказом, я хочу огрызнуться, как пес.
Искра отводит меня в сторонку и просит откровения.
«Неужели тебе трудно, Облако? — нудно умоляет он который раз. — Я знаю, у меня есть, есть дар — а вот духи не хотят мне показаться. Старики говорят, что дар можно усилить кровной связью… позволь мне прокусить твой указательный палец, Облако? А? Я тебе сотню оленей дам… нет… связку песцовых шкур — отличные песцы, шкурки — одна к одной… или даже мешочек золотых самородков, вот такой — за одну капельку крови, крохотную! Помоги мне, Облако, прошу тебя! Я слыхал, что можно умыться собственной кровью, это — очень сильно, но я боюсь, а с твоей кровью внутри не побоюсь ничего…»
Нет у него никакого дара, хотя его лицо татуировано, и он считается шаманом. Шаман глухой и слепой, не видит следов, не слышит зова — шаман-пустышка. Интересно, за что ему дают оленей и шкурки, если у него нет дара? Искра обманывает своих соплеменников? Он богат, значит, у него хорошо получается ложь, но ему это совсем не нравится, его совесть мучает. Нет сил, конечно, отказаться от подарков, но хочется получать подарки за настоящее дело — мне даже жаль его, несуразного человека… Но разве можно одухотворить того, у кого нет шаманской силы от природы? Тем более, таким жутким способом — дать выпить человеческой, а не рыбьей крови!
Тогда я впервые думаю, что кто-то хочет навести на меня порчу. Подло. Через Искру, глупого, жадного Искру, который верит в эту чушь про кровную связь и то, что откровение можно купить!
«Кто тебе сказал про кровь?» — спрашиваю я.
«Сломанный Нож. Он помнит шаманов с Китовых Излучин…»
Сломанный Нож — родич Гнуса.
«Зови духов в полнолуние, Искра, — говорю я. — Зови духов, бей в бубен, пой и верь. Другого способа нет. Не пей зелий, которые тебе предложат, не ешь грибов, собранных не тобой, и забудь о крови, своей и чужой. Все это может погубить тебя, все это — злой обман, игры волков под холодными сполохами, опасный путь. Поверь мне».
Искра болезненно улыбается. Он мне не верит и завидует. Следующей луной его найдут окоченевшим у погасшего очага. Его собственная кровь красным льдом растечется вокруг. Рядом будет валяться пустая фляга, из которой я учую зеленый запах. Искру похоронят, как шамана — между холмами, поставив нарту для его последней дороги на четыре собачьих черепа — все поверят в его откровение перед смертью. Наверное, это осчастливит
