— Я пойду к ней, — сказал Сэм, вставая.
— Иди, Сэм, и устройте себе выходной. Отвези ее в город, сходите в кино.
— Пожалуй, я так и сделаю, — сказал Сэм и вышел.
Высокая фигура села снова, двигаясь при этом, как человек; откинулась на спинку, как и прежде, с руками на подлокотниках, и замерла. Ладони были идеальны по форме, но какие-то странные; что-то неестественное было в ногтях. Каштановые, гладко зачесанные волосы над маской — это парик; уши были из пластика. Синеску нервным движением натянул свою марлевую маску на рот и нос.
— Я, пожалуй, пойду, — сказал он, вставая.
— Хорошо. Я хочу еще показать вам машинный зал и секцию научных исследований, — согласился Бэбкок. — Джим, я скоро вернусь. Нам нужно поговорить.
— Пожалуйста, — ответила неподвижная фигура.
Бэбкок принял душ, но рубашка у нею вновь была мокрой под мышками.
Тихоходный лифт, зеленый ковер. Холодный, затхлый воздух. Семь лет работы, кровь и деньги, пятьсот лучших специалистов. Секции психологическая, косметическая, медицинская, иммунологическая, серологическая, научная, машинный зал, снабжение, администрация. Стеклянные двери. Квартира Сэма пуста; он с женой поехал в город. Ох уж эти психологи. Хорошие, но лучшие ли? Трое первых отказались сотрудничать. "Это не обычная ампутация, этому человеку ампутировали все".
Высокая фигура даже не дрогнула. Бэбкок сел напротив серебряной маски.
— Джим, поговорим серьезно.
— Плохие новости, а?
— Конечно, плохие. Я оставил его наедине с бутылкой виски. Поговорю с ним перед отъездом, но Бог знает, что он там наговорит в Вашингтоне.
Слушай, сделай это для меня и сними маску.
— Пожалуйста. — Рука поднялась, взялась за край маски и стянула ее.
Под маской скрывалось загорелое лицо с точеными носом и губами, может, некрасивое, но нормальное. Довольно приятное лицо. Только зрачки были слишком велики и губы не шевелились, когда он говорил. — Могу снять все по очереди. Это что-то изменит?
— Джим, косметическая секция билась над твоим лицом восемь с половиной месяцев, а ты заменяешь его маской. Мы спрашивали, что тебе не нравится, и были готовы изменить все, что ты захочешь.
— Я не хочу разговаривать на эту тему.
— Ты говорил что-то об ограничении фондов. Это была шутка?
Минута молчания.
— Я не шутил.
— В таком случае, Джим, скажи мне, в чем дело. Я должен знать.
Эксперимент не будет прерван, тебя будут удерживать при жизни, но это и все. В списке уже семьсот желающих, из них два сенатора. Допустим, кого-нибудь из них завтра вынут из разбитой машины. Тогда будет поздно для дискуссии; мы должны знать уже сейчас, позволить ли им умереть или дать тело, подобное твоему. Поэтому мы должны поговорить.
— А если я не скажу правды?
— Зачем тебе лгать?
— А зачем обманывают больных раком?
— Не понимаю, что ты имеешь в виду, Джим.
— Попробуем по-другому. Я выгляжу как человек?
— Конечно.
— Вранье. Приглядись к этому лицу. (Холодное и невозмутимое. За искусственными зрачками блеск металла.) Предположим, что мы разрешили все прочие проблемы и я мог бы завтра поехать в город. Ты можешь представить меня гуляющим по улицам, входящим в бар, едущим в такси?
— И это все? — Бэбкок глубоко вздохнул. — Конечно, Джим, разница есть, но боже ты мой, так бывает со всеми протезированными; людям нужно привыкнуть. Возьми, к примеру, эту руку Сэма. Через какое-то время забываешь о ней, перестаешь ее замечать.
— Вранье. Они делают вил, что не замечают, чтобы не обижать калеку.
Бэбкок опустил взгляд на свои сплетенные ладони.
— Жалеешь себя? — спросил он.
— Не говори ерунды, — загремел голос. Высокая фигура распрямилась, руки со стиснутыми кулаками медленно поднялись вверх.
