современного искусства!
Бананы, решил Джонни, будут вот так разлетаться на переднем плане — изогнутые, как бумеранги. Сделать пожилых дам из ошкошской парусины. Такой интенсивный маслянисто-желтый, переходящий в ядовито-зеленый… Джонни рассеянно вытянул указательный палец и ткнул один из ближайших фруктов, ощущая, как меловая плоскость выгибается к сухому и твердому стеблю.
— Сколько, Мак?
На мгновение Джонни подумалось, что он описал круг по кварталу и вернулся к знакомой тележке, затем художник увидел, что тут одни бананы. Джонни оказался на углу Одиннадцатой улицы; слепой и глухой ко всему, он миновал три квартала.
— Не надо бананов, — торопливо выговорил Джонни, пятясь от тележки.
Тут сзади раздался визг. Художник обернулся — твидовая дама гневно сверкала на него глазами, размахивая необъятным чемоданом.
— Вы что, не видите, куда…
— Простите, мэм, — выговорил Джонни, отчаянно пытаясь сохранить равновесие. Затем он все же сверзился с края тротуара, ухватившись за ручную тележку. Что-то скользкое вылетело из-под ноги. Джонни катился, как кегельный шар, вперед ногами к единственному столбику, что поддерживал другой конец тележки…
Первым, кого он заметил, когда сел там по грудь в бананах, если не считать проклинавшего Джонни торговца, который из последних сил удерживал тележку, был шустрый седовласый джентльмен, стоявший в первом ряду оживленной толпы.
Тот самый, что?..
А если подумать, то и твидовая дама?.. Чушь.
Все то же самое, вдруг щелкнуло в голове у Джонни. Через десять невнятных минут он стоял, задыхаясь, на коленях у себя дома перед шкафом и вытаскивал оттуда необрамленные картины, обувные коробки, полные писем и выдавленных тюбиков из-под краски, туристский топорик (для растопки), старые свитера и заплесневелые журналы, пока не обнаружил видавший виды чемодан.
В этом чемодане, под неаккуратными стопками набросков и акварелей, хранилась небольшая картонная папка. В папке лежали две газетные вырезки.
Одна вырезка из «Пост» трехлетней давности: там был запечатлен Джонни, стоящий на одной ноге в позе свихнувшегося фламинго, обтекаемый потоком воды из гидранта, который тогда как раз открыли сорванцы с Третьей авеню. Другая, из «Джорнэл», датировалась двумя годами раньше: там Джонни, казалось, мечтательно прогуливается вверх по стене, на самом же деле он только что поскользнулся на заледеневшей улице в районе Сороковых.
Не веря своим глазам, он несколько раз моргнул. На заднем плане первой фотографии виднелось с полдюжины фигур, в основном дети.
Среди них — твидовая дама.
На заднем плане второй фотографии присутствовал лишь один человек. Седовласый старичок.
Хорошенько поразмыслив, Джонни понял, что страшно напутан. На самом деле ему никогда не нравилось изображать клоуна, у которого рубашка вечно попадает в ширинку, который намертво застревает в лифтах и дверях-турникетах и без конца спотыкается на булыжнике. Джонни кротко принимал все это как свою горькую долю, а в перерывах между бедствиями у него находилась масса поводов посмеяться.
Но если предположить, что все это с ним проделывали?
Большая часть таких происшествий была вовсе не смешна, с какой стороны ни глянь. Раз получилось, что водитель автобуса зажал дверью ногу Джонни и тащил его метра три, отчего бедняга прыгал по мостовой. Серьезных ушибов Джонни тогда не досталось, но что, если бы его вовремя не заметил тот пассажир?
Художник снова осмотрел вырезки. Вот они, знакомые все лица, и даже одежда та же самая, если не считать того, что старичок был в пальто. Даже выцветшие полутона передавали хищный блеск его очков, а острый клюв твидовой дамы смотрелся почище ястребиного. Жуть!
Джонни стал душить панический страх. Он почувствовал себя человеком, беспомощно ожидающим развязки давнего дурного анекдота, или мышью, с которой забавляется кошка.
Дальше должно случиться что-то совсем скверное.
Дверь открылась, кто-то вошел в комнату. Джонни поднял напряженный взгляд, но это оказался всего-навсего Герцог — дюжий, в заляпанной краской нижней рубахе, с пережеванной сигаретой в уголке рта. Привычные залихватские усы Герцога в стиле Эррола Флинна и пара черных, типа «чей ты оруженосец?», бровей теперь соседствовали с мехом суточной щетины. Вероломен, умен, задирист, изобретателен, умеет внушать доверие, великий скандалист и соблазнитель женских сердец, короче, один к одному Челлини, если не считать того, что таланта у него ни на грош.
— Прячешься? — спросил Герцог, показывая клыки.
До Джонни понемногу дошло, что, увидев его скорчившимся в таком виде перед шкафом, можно подумать, что он собирается нырнуть туда и натянуть на голову пальто. Он судорожно поднялся, хотел сунуть руки в карманы и обнаружил, что все еще держит вырезки. Слишком поздно. Герцог аккуратно отобрал вырезки у Джонни, изучил их критическим оком, а затем с серьезной миной взглянул на товарища.
