Луна, ее тезка, уже взошла.
«Скоро полнолуние, — подумала девушка, — так что дорога будет хорошо освещена, если Старой Сове придется путешествовать ночью. Вот только холодно будет».
Мороз будто тальком припорошил листья на деревьях, побеги плюща и выложенные плиткой дорожки. Юная Луна, почувствовав озноб, вздохнула.
— Ну зачем держать в доме молодую и крепкую ученицу, если не собираешься ее использовать? — спросила она у холодного ветра.
Тот промолчал, унеся ее недоуменный вопрос во тьму.
Она сорвала желтую хризантему и стебелек особой, «охотничьей» травки, росшей в укромном уголке сада. А вернувшись в дом, обнаружила, что Старая Сова уже накормила огонь, кочергой перемешав головни и подбросив в камин дров, и повесила над огнем котелок с водой. Девушка бросила туда принесенные растения.
— О ты, дающий покой и тепло, охраняющий нас от зимнего мрака и стужи… — Старая Сова всегда обращалась к огню обыденным тоном, словно беседуя со старым другом. И произнося слова молитвы, пальцем попробовала воду в котелке. — О, помощник и друг, питающий плоть и душу, будь бдителен, смотри в оба, не позволяй ни одной случайной искре взлететь над очагом, пока солнце не сменит тебя на посту…
Свет пламени скользнул по морщинистому лицу Старой Совы, желтым сверкнули ее пронзительные темные глаза, а седина стала цвета слоновой кости.
«Завтра вечером, — думала Юная Луна, — ее уже здесь не будет. Я останусь одна…»
Она с трудом могла в это поверить, да и понимала, что так оно и будет, лишь разумом, точнее той его частью, где хранились еще неизведанные, неопробованные ею вещи и понятия. Все остальное в ней — душа, мысли, сердце, даже руки и ноги — признавать необходимость этой разлуки не желало.
Старая Сова сбрызнула пламя водой из котелка, и там, где упали капли, поднялся легкий парок. Затем она передала котелок Луне, и та накормила огонь сорванными цветами.
Уважительно выждав, Юная Луна сказала упрямым тоном:
— Вот вода. — Это было продолжение их давнего спора. — А дрова в очаге когда-то были деревьями, выросшими на земле и питавшимися водой. Сам же огонь накормлен дровами и водой. Таковы четыре основные стихии. И разделить их невозможно!
— Но сейчас наступил час огня, и именно его мы в этот час почитаем особо. А в иные соответствующие часы мы почитаем остальные стихии. И если ты вздумаешь нечто подобное говорить прилюдно, ни один образованный человек в деревне с тобой разговаривать не станет. — Старая Сова взяла у Луны котелок и сильно сжала ее мокрые пальцы в своей ладони. — Пойми, сорнячок мой милый, тысячелистник мой дорогой! Ты уже не дитя. А когда я уйду, ты станешь совсем взрослой — в глазах других людей по крайней мере. И то, что в устах ребенка люди воспринимают как глупость, в устах взрослой женщины превращается в святотатство, в злобу или в безумие. Делай дело так, как считаешь нужным, но держи рот на замке и собственных воззрений постарайся вслух не высказывать. А огонь держи все-таки подальше от воды и землю — подальше от воздуха.
— Но ведь…
— А теперь вылей воду и ступай спать.
Юная Луна снова вышла в сад и одним движением выплеснула воду из котелка — на юг, потому что магический отвар был посвящен огню. Она еще немного постояла на холоде, чувствуя в душе невыносимую тяжесть, которая была куда сильнее грусти, страшнее любых слез. Луна старалась дышать как можно глубже, надеясь заморозить эту душевную боль и выдохнуть ее из себя. Пусть наружу вылетят даже мельчайшие ее осколки! Вот только ни холод, ни ветер над этой болью оказались не властны.
— Я бы, конечно, хотела стать взрослой, — прошептала Луна. — Но предпочла бы навечно остаться ребенком здесь с тобой, чем быть взрослой — без тебя.
Звук собственного голоса и понимание того, что эти слова истинны, сделали то, чего не смог холод. Ужасная тяжесть в ее душе словно дала трещину, а потом растаяла и излилась в горьких слезах. Постепенно царивший в саду порядок подействовал на нее успокаивающе; круглые клумбы и рабатки[6] вдоль дорожек, разбитые Старой Совой и засаженные ее любимыми цветами, заставили высохнуть ручьем лившиеся слезы, а добрый прохладный ветерок вытер их следы с ее лица.
На заре, когда первые солнечные лучи робко коснулись верхушек деревьев, Старая Сова пристроила на спину заплечный мешок и решительно спустилась с крыльца, разрешив Юной Луне проводить ее только до калитки. В зыбком утреннем тумане Старая Сова казалась девушке единственным реально существующим человеком — коренастая, уверенная, в поношенном шерстяном плаще диковатого лилового цвета; ее темные с сильной проседью волосы были заправлены под зеленую шляпу с обвисшими, как у какого-нибудь пьянчуги, полями.
— По-моему, зря ты надела эту шляпу, — улыбнулась Луна, изо всех сил борясь с застрявшим в горле комком слез. — Ты в ней на баклажан похожа.
— Ничего. Мне она нравится! И вообще — я уже старуха, так что имею полное право одеваться по собственному вкусу.
