Вдруг Лиз широко открыла глаза и изумленно произнесла:
— Проход открыт… И стены пали. Однако…
— Хватит болтать, — сказала я резко. В горле стоял комок. — Просто уходи — и все.
Но она осталась, где и стояла.
— Это ловушка. Или просто обман. Запрет действует весьма хитроумно; и всем прекрасно известно, для чего он наложен.
И тут Франча вырвалась из ее объятий и соскользнула на землю. Однако она по-прежнему крепко держала Лиз за руку и тянула ее… в чащу!
Лиз заглянула девочке в глаза — глаза у Франчи были настолько же человеческими, насколько нечеловеческими казались мне сейчас глаза самой Лиз.
— Нет, Франча. Это ловушка!
Но Франча, упрямо стиснув зубы, снова потянула ее за собой. Похоже, она все свои силенки в это вкладывала. Ее порыв был столь же понятен, как если бы она громко звала: «Идем же, Лиз!»
— Ступай, — сказала я. — Откуда тебе знать, ловушка это или нет? Сперва попробуй все-таки пройти. Ну, иди же!
Лиз гневно на меня глянула:
— А откуда тебе, смертной, знать…
И в ответ я произнесла одно лишь слово, но оно настолько потрясло ее, что она тут же умолкла. И пока она приходила в себя от растерянности, я все подталкивала ее к лесу, а Франча изо всех сил тянула ее за руку. Мы вместе чуть ли не силой тащили ее туда, куда она больше всего на свете желала попасть.
Боль пришла потом. А в те минуты я хотела одного: пусть она уйдет! Прежде чем сдамся я. Прежде чем позволю ей остаться.
Теперь она уже шла сама, хоть и очень медленно. Ветви огромных деревьев нависали над нами. Я чувствовала запах тумана, сырой земли, прелой листвы и холода — точно дыхание смерти.
— Нет! — вдруг крикнула Лиз и резко взмахнула рукой.
От ее руки во все стороны разлетелись веселые огоньки. Туман рассеялся и исчез без следа. Деревья вокруг были такими высокими, каких и на свете не бывает. То были даже не деревья, а высоченные столбы, поддерживавшие золотую крышу…
Явственно сгущались сумерки. Деревья снова стали просто деревьями, но их листва по-прежнему слабо золотилась в отблесках вечерней зари. Среди деревьев, слабо мерцая и уходя во мрак, вилась тропинка, и я всем своим нутром чуяла, что тропинку эту недолго будет видно. Скрепя сердце, я потащила Лиз по этой тропе. Мне даже думать не хотелось, что будет, если проход снова закроется, когда я буду еще там.
И тут Лиз сама сделала первый шаг по тропе. Потом второй, третий…
Обернулась.
И протянула ко мне руки. Она уходила! Что ж, по крайней мере хоть в этом я взяла над ней верх. И теперь она предлагала мне то, что я с таким трудом заставила ее снова принять. Свою светлую волшебную страну. Жизнь с ее народом, не знающим ни старости, ни болезней, ни смерти. Она предлагала мне бегство. Спасение. Свободу.
«Свободу от чего? — спросила я ее мысленно. — Ведь я все равно стану старухой, где бы я ни оказалась».
— Пусть все это получит Франча, — сказала я вслух. — Может быть, ты сумеешь вылечить ее, и она снова обретет голос. И даже научится петь.
Но Лиз не опускала протянутых ко мне рук. Она отлично понимала — будь она проклята! — как мне хотелось бы просто стать счастливой, просто принять ее дар, просто взять ее за руку…
Пальцы мои сами собой вцепились в юбку, словно пытаясь удержать меня от этого шага.
— Нет, Лиз, — сказала я. — Здесь я родилась. Здесь я и умру.
И Франча, вдруг выпустив руку Лиз, подбежала ко мне и крепко меня обняла. Но не для того, чтобы остаться. Нет, ее выбор давно был сделан. Еще тогда, на поле, во время уборки урожая. Когда на опушке Большого леса мы впервые увидели Лиз.
Лиз как будто хотела что-то мне сказать, но я изо всех сил мысленно умоляла ее этого не делать, и она, похоже, меня услышала. А может, просто догадалась по выражению моего лица. И больше ничего не сказала. Только все смотрела и смотрела на меня.
Мерцающая тропа быстро темнела, и Лиз, подхватив Франчу, бросилась по ней в чащу, где разливался слабый полусвет. Я видела плоховато, но там были люди! Бледные принцы, бледная королева и бледный король, который вовсе не казался таким уж холодным. Я почти… почти… видела его серые глаза, и эти глаза улыбались — не только блудной дочери, наконец вернувшейся домой, но и мне, простой смертной, оставшейся в одиночестве стоять у разрушенной святыни…
У меня вырвался горький смех: ведь Лиз так и ушла в моем свадебном плаще! Интересно, что скажет Клодель, когда вернется?..
Если вернется.
«Нет! Конечно “когда”!» — шепнул мне кто-то.
Подарок то был? Или обещание?
