Но так или иначе, а звезды были прекрасны! И он благодарил жизнь хотя бы за эту милость. Его вера в то, что те Трое действительно существуют и однажды побывали на Земле, по всей вероятности, попросту исчерпала себя, однако осознание бесконечности Вселенной осталось при нем, как и осознание того, сколь мал человек под необъятным куполом ночных небес.
Он стоял неподвижно и спокойно, откинув назад голову и обратив лицо к небу. Затем потихоньку стал помахивать кадилом, посылая вверх облачка душистого дыма. Затем неторопливо поднял гладкий зеленоватый сосуд и поочередно обратился, как бы предлагая его, к трем основным точкам — востоку, западу и зениту. Далее он действовал почти машинально; им полностью овладел ритм привычного действа, и он был настолько поглощен обрядом, насколько ему позволял собственный скептицизм. В такие минуты, впрочем, он не позволял пробудиться ни одному сомнению. Он понимал, что сомнения эти все равно скоро к нему вернутся, стоит лишь завершить обряд.
Но пока он торжественно произнес священные имена:
— Оберитх… Олиматх… Вонубиус! — И позволил себе поверить, что контакт установлен.
Дириенте вызвал образ Троих — угловатые чужеродные фигуры светились дрожащим спектральным светом. Он, как и всегда прежде, поведал им, сколь благодарен Гостям мир людей за спасенную Землю и сколь сильно человечество надеется на скорейшее возвращение Троих из далекого рая.
На несколько мгновений Хранитель, похоже, и впрямь освободился от любых вопросов веры или неверия. Однако вопросы эти продолжали существовать. Действительно ли эти Трое прилетали на Землю в час ее горькой нужды? Правда ли, что, закончив работу, они взлетели к звездам на огненной колеснице, поклявшись непременно еще вернуться и собрать все народы мира под свое благодатное крыло? И ответов на эти вопросы Хранитель не знал. Впрочем, когда он был молод, то безоговорочно верил каждому слову рукописей, как и все остальные. Но впоследствии — он в точности не знал, когда именно это произошло, — верить перестал. Однако на обычном поведении Дириенте это не сказалось и не внесло сколько-нибудь заметных перемен в обычное отправление им обрядов. Он был Хранителем высокого храма; на него возлагались определенные функции; он являлся слугой народа. Вот и все, что имело для него значение.
Ежевечерний ритуал за долгие годы — за несколько тысячелетий — никаких изменений не претерпел и восходил, как считалось, к событиям той самой ночи, когда Гости улетали с Земли. Впрочем, сам Хранитель в душе к этой идее, как и ко многому другому, относился весьма скептически. Со временем меняется все; сомнения проникают в любую систему верований; в этом Дириенте не сомневался. Однако же внешне поддерживал красивую сказку, в которую верили столько людей, и ни на шаг не отступал от строгого распорядка торжественных богослужений, потому что хорошо понимал, что людям так лучше. Люди ведь глубоко консервативны, хотя и каждый по-своему; а он назначен Хранителем храма, чтобы служить людям. В их семье всегда так и говорили: мы — Хранители, значит, мы служим людям.
Обряд достиг своей кульминации — жертвоприношения. Хранитель тихо произнес молитву Второго пришествия, в которой выражалась надежда, что Трое не заставят землян ждать слишком долго и вернутся на Землю. Слова скатывались с губ Дириенте быстро, почти машинально и казались ему звуками какого-то неведомого и безразличного ему мертвого языка. Затем он во второй раз и с той же театральной торжественностью выкликнул имена Троих, высоко поднял фарфоровый сосуд, перевернул его донышком вверх, и золотистое вино, что было в сосуде, потекло по каменному желобу, тянувшемуся по склону холма к храмовому пруду. На этом, собственно, обряд и кончался. И сразу же храмовый музыкант, худой человек с продолговатым лицом, словно выточенным из камня, до сей поры терпеливо сидевший в темноте возле ручья со своим сложным гидравлическим инструментом, ударил по струнам, и служба завершилась тремя мощными громоподобными аккордами.
Любой верующий, случайно оказавшийся в храме в столь поздний час, непременно упал бы в этот миг на колени, издавая крики радости и надежды и осеняя себя знаком Второго пришествия. Но в тот вечер в храме никаких случайных посетителей не было, лишь несколько служителей, которые занимались уборкой и запирали на ночь окна и двери. Когда же Хранитель наконец прервал контакт с космосом, он был в храме уже совершенно один, весьма отчетливо сознавая и одиночество своей усталой души, и полезность своей профессии, и сокрушительные удары своего неверия, волны которого вновь затопили его разум. Мгновенный укол боли, слабое мерцание, и Дириенте снова стал самим собой.
И незамедлительно из темноты появился Мерикалис. Широкоплечий, упорный, он высился перед Хранителем, точно призрак, которого тот сам же и вызвал.
— Ну что, ты закончил? Готов идти?
Хранитель гневно сверкнул глазами:
— Интересно, отчего такая спешка? Надеюсь, ты не станешь возражать, если я сперва уберу эти священные предметы?
— Убирай, убирай, — пожал плечами сторож. — Можешь возиться сколько хочешь. — В голосе Мерикалиса слышалось какое-то незнакомое напряжение.
Хранитель решил не обращать на него внимания и снова вошел в храм. Он убрал кадило и фарфоровый сосуд для вина в нишу у входа и запер решетчатую дверцу из стали. Затем быстро произнес полагавшуюся после этого молитву и на сегодняшний день закончил все свои дневные обязанности. Он снял свой высоченный двурогий колпак и повесил на крючок сутану, оставшись в одной простой льняной рубахе, подпоясанной потрепанной кожаной тесемкой.
