изодранной и бугристой, словно кожа прокаженного. Ни люди, ни ианцы не осмеливались забредать туда, дабы не попасть под небесные молоты. Далее к югу (эти места соответствовали земной субтропической зоне) простирались земли дикарей, выродившихся родичей ианцев-северян; их язык сводился к нескольким невыразительным словам, а единственными орудиями были палки для выкапывания корней.
Полушарие планеты, противоположное тому, на котором стоял Прелл, занимала водная гладь, океан Сканда. И на этом полушарии под экваториальной зоной Кольца с неба валились камни, и океанская вода кипела и бурлила.
Лучше было среди ночи не смотреть в ту сторону, не вспоминать о Кралгаке и о дикарях. Потому земляне и строили свои дома высоко на склоне холма, чтобы вид открывался на благодатный север, в том направлении, куда сейчас смотрел доктор Лем. Стараясь не вспоминать, какой ценой досталась этой планете возможность созерцать прекрасную сияющую арку, пересекающую небо, он взглянул на звезды, мерцавшие сквозь легкую дымку пыли в стратосфере подобно редким каплям дождя на меховой шкуре. Вокруг каждой звезды светилось маленькое радужное гало; днем подобное гало окружало солнце, обволакивало его разноцветным туманом, смену красок которого предсказать было труднее, чем изменение узора в калейдоскопе.
«Почему я решил приехать сюда?»
Вопрос, возникший в подсознании, застал его врасплох. У него часто спрашивали, почему он сюда перебрался. Часто, поскольку каждый год путешественники — по преимуществу совсем молодые — прибывали через Врата на Иан в поисках неизведанного… и все чаще именно Лем оказывался в числе старожилов, с которыми этим перелетным птицам хотелось побеседовать. Любопытное ощущение быть… популярным? Не так. Знаменитым? Тоже неподходящее слово. Но, как бы то ни было, выступать в роли посредника, о котором слышали в разных частях галактики.
Визитерам нравилась Помпи, и они, негодяи, безобразно ее раскормили.
«Да, о чем это я? Ну, конечно».
К тому, что он решил обосноваться на Иане, имелись весьма убедительные и лежащие на поверхности причины. Доктор мог сказать, и достаточно честно, что почти исчерпал возможности путешествовать: он тяжело переносил физические и душевные перегрузки при пользовании Вратами, ведь Лем приобщился к путешествиям слишком поздно, чтобы обрести адаптационную гибкость. Начал пожилым человеком. Более того, утратил ту жизнерадостность, которая прежде помогала ему справляться с радикальными переменами в образе жизни на планетах, заселенных людьми. Фигурально выражаясь, их обитатели могли за две недели пережить целое столетие.
Поэтому он и стал подыскивать себе что-то постоянное — но такое, что могло бы предложить нечто большее, чем возможность размышлять и вести растительную жизнь. Он понял, что его привлекает спокойное, чуть ли не пасторальное существование Иана. При том, что весь Иан изобиловал тайнами, над которыми почти столетие бились ученые. «Во всяком случае, я надеюсь, — говорил он своим молодым посетителям с некоторым пренебрежением в собственный адрес, — что постоянное созерцание этих чудес поможет в разрешении загадки». А визитеры даже отдаленно не подозревали о тайне, скрытой за мандалами, ватами и менгирами[Ваты — храмы и монастыри в Камбодже и Таиланде; менгиры — мегалитические памятники в форме одиночных каменных столбов. ], разбросанными по всей планете. О тайне сооружений, выходящих далеко за пределы возможностей современных ианцев, причем некоторые памятники старины — наподобие Маллом Ват — превышали даже возможности человечества.
Итак, он прожил здесь тридцать с лишним лет, сражаясь с загадкой шримашея… и отчаянно выискивая семантические эквиваленты ианских понятий, которые выполняли те же лингвистические функции, что «наука», «техника», «естественное право», но совершенно и бесспорно не могли быть переведены этими словами… и, разумеется, ломая голову над самой главной загадкой ианцев, над вопросом: как вид, так удивительно похожий на человеческий, в той же степени разумный, в той же мере состоящий из самых разных особей, мог сделать то, что совершили ианцы тысячелетия назад, когда сочли, что ими найден правильный образ жизни? А затем тысячи лет придерживались этого образа жизни без каких-либо заметных перемен…
Не однажды доктору Лему казалось, что он близок к решению всех проблем — решению внезапному, словно ты годами беспрерывно переставлял в ящичке фрагменты головоломки и вдруг, подойдя к ящичку, увидел… Нет, не законченный рисунок, но нечто новое, позволяющее понять, как нужно сложить оставшиеся фрагменты.
И каждый раз, приглядевшись внимательней, обнаруживал, что ошибся. Правда, в действительности он никогда не надеялся, что время, проведенное им на Иане, приведет к какому-то успеху. Знал, что дело безнадежное.
«Нет, в последний раз я, кажется, к чему-то пришел, — подумал доктор.
Иан одновременно прекрасен и ужасен: здесь обнажена сущность вещей. Такой диапазон контрастов — от ужасов Кралгака до райской идиллии Хома — можно обнаружить почти на любой обитаемой планете; но здесь, на Иане, все очень просто. Каждый элемент из составляющих контрастное целое существует только в единственном числе: один большой океан, одна суровая пустыня, одна восхитительная, похожая на сад, прерия…
«Я чувствую себя опустошенным», — подумал доктор. Поднял руки, провел пальцами по лицу, воображая, что увидел бы в зеркале. Изборожденный морщинами лоб, копна седых волос; щеки запали, жилы на шее напоминают натянутые веревки. Он ощутил, как свежесть весенней ночи оборачивается пронизывающим холодом приближающейся старости.
«Старею, — сказал себе Лем. — Следует подумать, где я хочу умереть. Здесь? Но одно дело выбрать планету, чтобы на ней жить; другое — чтобы умереть».
Когда мысли приняли такое направление, он понял, что самое время лечь спать, Слегка повернулся в кресле, протянул руку, чтобы погладить Помпи,
