необъяснимым чувством уверенности, что он знает правду. Слишком поздно ему пришло в голову, что следовало ответить Леншу, назвавшему его рассказ мифом: что миф, даже если он не содержит ни одного, поддающегося проверке факта, выражает истину по-своему — общим смыслом всего повествования.
Он посмотрел на обрубок пальца на левой руке и со жгучей ненавистью подумал о Ленше, который сейчас, в эту минуту, стоял у операционного стола, контролируя работу наркозной машины, пока Кидуэлли ловко удалял ногу Фитцпрайеру. Фитцпрайер был знаменитостью: о его госпитализации объявляли газеты, радио и телевидение то и дело запрашивали бюллетени о состоянии его здоровья, личные послания от премьера и коллег по кабинету желали ему скорейшего выздоровления — ему, готовому ампутировать сотни миллионов рук, ног, голов. Министр обороны.
О, господи! Мясник, головорез — здесь, в стерильной чистоте клиники, к его услугам — профессор, действительный член Королевской коллегии хирургов, и целый отряд тщательнейшим образом отобранных медсестер. А там, в грязи, невежестве — его жертвы, больные, голодные, дрожащие от холода и страха.
О, если б только не Макс Хэрроу, а Фитцпрайер мог увидеть все последствия…
Его правая рука судорожно сжалась в кармане пиджака. Он глубоко вдохнул в себя воздух, на его лице готова была появиться улыбка мрачного удовлетворения. Но он подавил ее и заставил себя вернуться из далекой, угрюмой дали и сосредоточить все внимание на том, что его окружало в настоящий момент.
Сиделка, которая привела его сюда, стояла в противоположном углу комнаты; Фолкнер говорил ей что-то вполголоса. Макс откашлялся, и они, как по команде, повернули головы к нему.
— Гордон, я… мне уже намного лучше, — сказал Макс, тщательно подбирая слова. — Я успокоился. Я, наверное, наделал тут хлопот, да?
Фолкнер подошел к нему. На лице у него было написано глубокое облегчение.
— Вот это уже больше похоже на Макса Хэрроу! — радостно сказал он. — Знаешь, ты был немножко не в себе.
— Я… э-э… наверное, излишне поддался влиянию обстоятельств.
Макс провел рукой по лицу, его сердце готово было выскочить из груди.
— И наговорил профу много гадостей, за которые должен извиниться. Он еще долго будет в операционной?
— Постой, постой, Макс, — сказал Фолкнер. — Сначала ты поедешь домой, ляжешь в постель и выспишься как следует, а уж потом можешь делать все, что тебе угодно. Собственно, я как раз собирался договориться насчет неотложной для тебя. Звонила Диана, она волнуется за тебя ужасно, и я сказал, что ты жив-здоров и через час будешь дома.
Хитрая, искусная ложь вырвалась у Макса сама собой.
— Гордон, если я вернусь домой в таком состоянии, будет еще хуже. Мне бы надо помыться. Может, раздобудешь где-нибудь бритву, а? Я хочу побриться и привести себя в более-менее божеский вид, а то я сейчас, наверное… м-м-м… я сейчас, наверное, похож на Смиффершона!
Помолчав немного, Фолкнер нерешительно хохотнул. Он похлопал Макса по плечу.
— Ладно, твоя взяла, — сказал он. — Умывайся, брейся, а я вместо неотложной вызову тебе такси. В самом деле, не стоит лишний раз пугать Диану. Няня, попробуйте разыскать где-нибудь бритву для доктора Хэрроу, хорошо?
Сиделка кивнула и вышла.
— Я все-таки хочу извиниться перед профом, — продолжал Макс. — Мне бы только поговорить с ним минутку, когда он выйдет из операционной, и все. Обычная ампутация наверняка не займет у него много времени.
Фолкнер взглянул на часы.
— Наверное, это мысль. Я так понимаю, что твоя выходка его очень расстроила, — пробормотал он. — Они закончат минут через двадцать, самое большее через полчаса.
— Ну, тогда я подожду его возле операционной, — оказал Макс и встал. — Чтобы потом, не теряя времени, сразу же ехать домой.
Он криво улыбнулся.
— Мне ведь и в самом деле нужно отдохнуть, правда?
Над запертой дверью операционной ярко светилась надпись: «ТИХО! НЕ ВХОДИТЬ! ИДЕТ ОПЕРАЦИЯ». Макс ждал в коридоре. Он был взвинчен до предела. Его напряжение было так велико, что он с трудом удерживал себя на одном месте.
С не меньшим трудом сдерживал он лукавую улыбку, которая то и дело растягивала его губы. Он был восхищен собственной изобретательностью. Вот самый верный способ сделать так, чтобы ужасные кошмары, движимые из будущего в прошлое их ненавистью, стали мучить не такого же ни в чем неповинного бедолагу, как он сам, а одного из тех, на ком лежала прямая ответственность за чудовищное преступление, которому предстояло совершиться.
Он с нетерпением поглядывал на часы. Время тянулось невыносимо медленно, и надпись над дверью все еще светилась. Проходившие мимо по
