«Оптика разлуки»

Сергей Юрьенен «Оптика разлуки»

Сергей Юрьенен размышляет об интернет-литературе, новом и старом самиздате, садомазохизме и Юзе Алешковском

28 августа 2008, 19:35

Текст: Александр Чанцев

Сергей Юрьенен – диссидент, журналист, путешественник, переводчик и прежде всего писатель, «сбежавший в литературу по следам Улисса – туда, где нет берега и откуда не возвращаются» (Андрей Битов). В России получили известность романы «Беглый раб», «Сделай мне больно», «Сын империи», «Фашист пролетел», «Дочь генерального секретаря», обобщенные екатеринбургским издательством « У-Фактория» пару лет назад в «малое» собрание сочинений. А что делает и пишет Юрьенен сейчас? С необычным писателем и интересным человеком, живущим сейчас в Америке, беседовал корреспондент газеты ВЗГЛЯД Александр Чанцев. - Расскажите, пожалуйста, о вашем детстве. В какой семье вы родились?

– Я возник с волной советского бэби-бума, в порядке компенсации незаменимых потерь и в полном согласии с установкой вождя, при котором это произошло. Вождь знал, что под ним, как полагал и оппонент в Берлине, страна по преимуществу женского начала, неистощимость в смысле самовоспроизводства.

«Литература, несомненно, остается формой свободы. Ее резервуаром. И редутом» Время возникновения в данном случае важнее, чем семья, чисто случайная, конечно – и даже более, чем в достоевском духе. Только либидо в то время – в мое время – определяло возникновение семей. Огромное либидо выживших и заждавшихся. Ребенок любви, рожденный в стране любви. Я, впрочем, родился не вполне в России, а в стране, Россией побежденной, в зоне оккупации. Мама, угнанная из Таганрога, отбыла войну с нагрудным знаком OST и, движимая советским патриотизмом, вернулась из американской зоны. Неделю назад ей исполнилось 87, и сейчас она находится в больнице Заводского р-на города Минска. Надеюсь, все будет в порядке. Отец был убит в канун моего рождения. Наделивший меня фамилией на – нен и частным норманнским мифом, питерский спец по наведению мостов в форме лейтенанта. Я много писал про всю эту историю – «Сын империи», «Фашист пролетел», «Германия, рассказанная сыну». Детство было ареной борьбы миров. Дедушка-бабушка – «прежний» мир, обреченным на исчезновение со всеми его пережитками. Мама и отчим – новый, всепобеждающе-советский. Мирам было небезразлично, что из меня выйдет. Миры за меня боролись, внушая чувство важности. Советский мир победил, однако, как и в большой истории, в этой победе было заложена программа самоуничтожения. У мамы с отчимом, молодых, кипучих и красивых, был воспитательный проект. Выковать «нового человека». Не методом оболванивания, конечно, а в соответствии с предначертаниями. Коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество.

Мой случай демонстрирует порочность ленинской предпосылки. Богатства – в виде мировой литературы и русской классики – взяли реванш. В те времена я мечтал возникнуть в иных местах. «У них, в Мичигане». А сейчас думаю, что мне повезло родиться в Союзе. В других ареалах коммунистического проекта, мою юную голову, начиненную, как говорил мой отчим, «чёр-ти-чем» (Хемингуэем, Толстым, Достоевским и далее по списку), скорее всего, разбили бы киркой.

– Вы жили во многих городах мира. Ленинград, Минск, Москва, Париж, Мюнхен, Мадрид, Лондон, Прага, Нью-Йорк, Вашингтон… Так получалось, приходилось перебираться вслед за жизненными обстоятельствам или же это был сознательный выбор?

– Любая дорога начинается с первого шага. Но я, еще не умея ходить, стал перемещённым лицом. Из Франкфурта-на-Одере с мамой и прахом отца – в Ленинград. Только осознал себя коренным питерским мальчиком с поколениями, чья жизнь прошла на Невском и у Пяти углов, как возник отчим с его казенной надобностью. Армия – организация космополитов, где для штатских «республики», для СА – округа. Я попал в страну БВО – Белорусский военный округ. Единственный мой отъезд, который был пережит, как насилие над судьбой, уготованной мне в Питере. Так что эмигрантом я стал еще внутри Союза ССР. Своего рода маленьким набоковым. Со всеми эмигрантскими комплексами и задачами, главной среди которых был лингвистический майн кампф. Удержание русского языка холодноватой питерской разновидности. Долго длилось пребывание среди сябров. Только закончив школу, сумел стать «возвращенцем». Воспользовавшись редкой легальной возможностью изменить судьбу и вернуться в Россию. Но не в Ленинград, как ожидала питерская родня. В Москву. Под предлогом поступления в МГУ. Юрий Казаков дал такой совет, который могу передать всем начинающим в виде завета мастера, которого не все еще забыли.

– Можете в двух словах охарактеризовать особо запомнившиеся города вашей жизни? Их цвет, запах, может быть, сны?

– Я, видимо, не настолько урбанист, чтобы поэтизировать даже и Париж. Людям снятся – иногда – голубые города. Мне нет. А если снились – перестали. Хороший город для меня, где люди читают. Не представляю, как я мог бы жить в Мадриде, во всех прочих отношениях замечательной столице. В Праге есть интерес к литературе, но только к своей собственной. Берлин, Франкфурт-на-Майне, Мюнхен – эти весьма читающие города солидарны в одном: хороши все жанры, кроме нескучных. Что остается нам, литературоцентричным? По мою нынешнюю сторону – Вашингтон, Нью-Йорк. По вашу – Лондон, Париж. А также, разумеется, Москва и Питер.

– Нет планов вернуться в Россию?

– За тридцать лет, что я снаружи – 7 Ноября будет ровно как – изменился не только молекулярный состав, но и сама оптика разлуки. Союз был запредельно далеко в эпоху биполярности и Железного занавеса. Но сегодня Россия ближе, чем когда-нибудь. Поэтому время возвращений (не знаю, как насчет отъездов), по-моему, миновало вместе с эпохой великих геополитических открытий. По существу вопроса в Америке говорят: you can take the girl out of the country, but you can't take the country out of the girl. Тем более нельзя вынуть из человека страну с тысячелетней историей. Особенно в эпоху всеобщего подключения к Интернету.

– Географически вы находитесь на краю ойкумены отечественной литературной жизни, но посредством Интернета, разумеется, причастны к ней. Какой она видится вам в этой вендеровской ситуации «так далеко, так близко»?

– Литература, несомненно, остается формой свободы. Ее резервуаром. И редутом.

– Я знаю, что Вы близко общаетесь с Ю. Алешковским. Чем он сейчас занят? Общаетесь ли вы с американскими писателями?

– Страна тут нетесная и не могу сказать, что социабельная. Дистанция между креативными единицами намного больше, чем в Париже, а тем более в Москве. Там у вас, в больших литературоцентрических столицах, умеют извлекать энергию и кайф из трения – писательского, так сказать, фроттажа. А здесь друг к другу долго приближаться. Острова в океане, сказал наш общий Папа Хэм. Впрочем, он же любил цитировать, что «человек – не остров». Я член местного писательско-правозащитного Пен-центра, и в этом качестве, конечно, берусь за руки, чтоб не пропасть поодиночке (но главным образом не дать пропасть собрату где-нибудь в Китае). Минимум общения имеет место быть, однако не свыше. Что касается Юза, который сейчас, так получилось, находится в статусе первого писателя эмиграции, то, надо думать, человек не покладает рук. Когда мы познакомились сорок лет назад в Москве у Битова, он только что закончил «Николай Николаевича». В моих программах на «Свободе» звучал почти четверть века. В 2004-м, на исходе моей радиоактивности, я успел предать эфиру фрагменты его нового романа «Слепой ангел».

– Вы много переводили с разных языков – Поля Морана, Чарльза Буковски, Элмора Леонарда и др. Кто и что запомнилось особо?