Позади миллионы крохотных роботов разрушали Атлантик-Сити.
Клейстерман шаркающей походкой шел мимо водорослей, что сохли за линией прибоя спутанной массой полусдувшихся коричневых пузырей, и посматривал то вперед, то назад вдоль берега. Берег был пустынен. Во всяком случае, безлюден. То тут, то там попадались черноспинные чайки и чайки- хохотуны; некоторые стояли поодиночке, другие — по двое-трое, иные же сбивались в небольшие группки и выстраивались клином. Они тихо стояли на песке и все смотрели в одну сторону, как будто ждали, пока чайка-вожак преподаст им урок летного мастерства. Краб суетливо пробежал сквозь водоросли почти у самой ноги Клейстермана. Выше линии прибоя сухой песок был смешан с бесчисленными обломками ракушек, которые невесть сколько лет дробили волны.
Последние десять тысяч лет, после того как ледник растаял и море поднялось до нынешнего уровня, сюда можно было явиться в любой день — и все было бы тем же самым: набегающие на песок волны, крики морских птиц, суетящиеся крабы, кулики и ржанки, выискивающие еду в прибое.
Теперь же, всего через несколько дней, все это должно было исчезнуть навеки.
Клейстерман развернулся и взглянул на море. Где-то там, за милями холодной серой воды, находилась Европа — пока еще за пределами видимости.
Холодный ветер, пропахший солью, дул в лицо. Чайка-хохотун пронеслась над головой у Клейстермана, обрызгав его с пронзительным, смеющимся криком, от которого их вид и получил свое имя. Сегодня этот смех казался особенно резким и насмешливым — и особенно уместным. В конце концов, дни человечества завершены. Пора сойти со сцены.
Преследуемый глумливым смехом чайки, Клейстерман зашагал прочь от океана, через сухой песок; обломки ракушек хрустели у него под ногами. Вдоль берега тянулись низкие дюны, поросшие травой и песчанкой. Клейстерман взобрался на дюну и остановился на вершине, взглянуть на уничтожение города.
Атлантик-Сити и так уже превратился в развалины. Некогда высокие башни отелей превратились в огрызки, но роботы доедали то, что осталось от города, с поразительной скоростью. Их были миллионы, размерами от железнодорожных вагонов до едва различимых точек величиной с десятицентовик, а может, и еще меньше, размером с молекулу, вообще невидимые. Они кружили там, словно дервиши из мультиков, обдирая все, что можно было вынести из руин — сталь, пластик, медь, резину, алюминий. Не было ни шума, если не считать негромкого глухого гула, ни клубов пыли, как это было бы, если бы разрушением занимались люди, но огрызки башен отелей заметно уменьшались прямо на глазах у Клейстермана — таяли, словно сахарные головы, забытые под дождем. Клейстерман никак не мог понять, куда же все девается. Казалось, будто отходы просто исчезают, а не вывозятся каким-нибудь видимым способом, но безусловно они куда-то вывозились.
Выше по побережью другие миллиарды роботов обдирали до ниточки Манхэттен, а иные пожирали Филадельфию, Балтимор, Ньюарк, Вашингтон — все строения обреченного берега. Зачем переводить даром сырье? Все будет вывезено до того, как Европа, неумолимо движущаяся по уменьшающемуся океану, врежется в берег.
На Атлантическом побережье в любом случае оставалось к нынешнему времени немного народу, но ИИ любезно предоставили им пару месяцев, предупредив, что побережье будет разрушено, давая им время эвакуироваться. Всякий, кого не вывезут, как сырье, вместе с городами и другими бесполезными вещами, или тот, кто не окажется на пути утилизационных команд роботов, в конце концов будет уничтожен, когда две тектонические плиты врежутся друг в друга, словно захлопывающиеся двери.
Клейстерман держался довольно далеко от берега, но сейчас совершил ностальгическое путешествие сюда, двигаясь навстречу тоненькому ручейку беженцев. Он некогда прожил здесь два счастливых года, в домике неподалеку от Атлаитик-авеню, с женой, ныне давно уже покойной, и дочерьми, тоже давно уже скончавшимися, в ином мире и иной жизни. Но это было ошибкой. Здесь для него ничего не осталось.
На востоке на горизонте скапливались высокие облака; у основания они сделались серо-черными, и время от времени в них виднелся промельк молнии. Порывы ветра трепали волосы Клейстермана. Кроме неотвратимой Европы, сюда приближался еще и шторм — он собирался над тем, что осталось от океана. Клейстерман понял, что если он не хочет промокнуть, пора убираться отсюда.
Он поднялся в воздух. По мере того как он поднимался все выше и выше, клубящаяся туча роботов, пожиравших город, была видна все так же хорошо, но видны сделались еще и пространства соленых болот, что окружали остров на материке; они напоминали расползающийся коричневый синяк. Отсюда, сверху, видны были развалины гиперструктуры, поднявшиеся из моря, чтобы умереть в последние дни странной внутричеловеческой войны, до Исхода ИИ, до того как все изменилось — огромный остов из стекла и металла, протянувшийся вдоль берега на милю, если не больше. Вскоре роботы доберутся и до него. Гриф-индейка, летевший почти вровень с Клейстерманом, на мгновение испугался его, потом накренился и легко, изящно скользнул вниз по длинному незримому воздушному склону, словно говоря: «Может, ты и умеешь летать — но вот так вот ты не умеешь».
Клейстерман повернул на запад и прибавил ходу. Ему надо было преодолеть значительное расстояние, а у него оставалось всего десять-двенадцать часов светлого времени. К счастью, он мог лететь непрестанно, не останавливаясь, чтобы отдохнуть; он даже отлить мог на ходу, если бы понадобилось, и не притормаживать, проверяя, не пострадал ли какой-нибудь случайный прохожий.
Обычно старый кожаный костюм мотоциклиста достаточно хорошо согревал его, но без одежды с подогревом и кислородного оборудования он не мог забираться слишком высоко, невзирая на то, что вживленная ИИ технология могла бы доставить его во внешние слои атмосферы, если бы ему хватило
