Охотник осторожно, явно прилагая значительные усилия, чтобы держать себя в руках, отвечает:
— Все прочие разы, когда между вторжениями проходило по несколько недель, я всегда ощущал негромкое внутреннее гудение, своего рода помехи на границе подсознания, едва ощутимое ментальное давление, которое говорило мне, что по крайней мере несколько врагов где-то есть — в сотне миль отсюда, в пяти сотнях, в тысяче. Это было просто тихое гудение. Оно не давало мне направленности. Но оно было, и рано или поздно сигнал становился сильнее, и потом я осознавал, что пара врагов подбирается поближе к нам, а потом появлялась направленность и я мог привести нас к ним, и мы выходили и убивали их. Так оно было много лет, с тех самых пор, как прекратились настоящие битвы. Но теперь я не слышу ничего. Вообще ничего. У меня в голове абсолютно тихо. А это означает, что либо я полностью утратил свои способности, либо на тысячу миль вокруг, если не больше, не осталось ни одного врага.
— И как по-твоему, что же случилось на самом деле?
Охотник обводит нас измученным взглядом.
— Врагов больше нет. Это значит, что нам не имеет смысла здесь оставаться. Нам следовало бы собрать вещи, отправиться домой, устроить какую- то новую жизнь в империи. Но при этом нам надо остаться, на тот случай, если они придут. Я должен остаться, потому что это — единственная работа, которую я умею делать. Какую новую жизнь я мог бы начать, вернувшись? У меня никогда не было жизни. Моя жизнь здесь. Потому мне надо выбирать, то ли оставаться здесь без всякой цели, выполнять обязанности, которые больше не имеет смысла выполнять, то ли вернуться домой, которого не существует. Понимаете, в какой переплет я попал?
Охотника трясет. Он тянется за бренди, наливает себе еще дрожащей рукой, поспешно осушает свой стакан, поперхивается, кашляет, дрожит и роняет голову на стол. Слышно, как он плачет.
Тот вечер стал началом споров. Нервный срыв Охотника вывел на поверхность то, что подспудно бродило у меня в сознании вот уже несколько недель, и над чем размышляли также Бронник, Оружейник, Интендант и даже тупоумный Сержант, каждый по-своему. С фактами не поспоришь: действительно, в последние два года враги стали появляться гораздо реже, а когда они все-таки появлялись, с промежутком в пять, шесть, десять недель, они приходили уже не группами человек в десять-двенадцать, а по двое-трое. Этот последний, которого Сержант убил между трех холмов, пришел один. Бронник в открытую заявлял, что как наша собственная численность с течением лет сошла почти на нет, так и враги, противостоявшие нам в пустыне, тоже страдали от истощения сил и тоже, как мы, не получали подкреплений из дома, так что их осталась горстка — или, быть может, как был теперь уверен Охотник, не осталось вообще никого. Если это правда, говорит Бронник, человек ироничный и практичный, почему бы нам не прикрыть лавочку и не поискать для себя какое-нибудь новое занятие в более благополучных областях империи? Сержант, который любит возбуждение битвы и для которого бой — не неприятная необходимость, а акт ревностного служения, разделяет мысль Бронника о том, что мы должны уйти. Даже не то чтобы бездеятельность делала его беспокойным — беспокойность не то слово, которое реально применимо к такому чурбану, как Сержант, — но он, как и Охотник, живет лишь ради того, чтобы исполнять свою воинскую функцию. Функция Охотника — искать, а функция Сержанта — убивать, и Охотнику теперь кажется, что он будет искать вечно, но никогда не найдет, а Сержант смутно осознает, что если он задержится здесь, это будет пустой тратой его способностей. Он тоже хочет уйти. Как и Оружейник, у которого не осталось оружия, кроме ножей и копий, с тех пор как боеприпасы иссякли, превратив его дни в отупляющий круговорот монотонной тяжелой работы. И Квартирмейстер, который некогда руководил удовлетворением материальных нужд десяти с лишним тысяч человек, а теперь, сделавшись пожилым и раздражительным, имеет дело с ежедневной насмешкой — заботиться о нуждах каких-то жалких одиннадцати. Таким образом, у нас имеется четыре человека — Бронник, Сержант, Оружейник, Квартирмейстер, — которые твердо намерены покончить с пребыванием в этом форпосте, и еще один, Охотник, который одновременно хочет и уйти, и остаться. Я более-менее разделяю позицию Охотника; я осознаю, что мы ведем в форте пустую и бесполезную жизнь, но при этом груз ответственности, связанный с моей профессией, заставляет меня считать, что, если мы покинем форт, это будет позорное деяние. Потому я колеблюсь. Когда говорит Бронник, я склонен присоединиться к его фракции. А когда кто-то из сторонников идеи остаться здесь — дрейфую в другую сторону. Постепенно во время наших еженощных повторяющихся дискуссий выясняется, что еще четверо из нас твердо намерены остаться. Саперу нравится здешняя жизнь: для него постоянно находится какая-нибудь интересная техническая задача — спроектировать канал, отремонтировать парапет, починить какой-нибудь инвентарь. Кроме того, им движет сильное чувство долга и вера в то, для благоденствия империи необходимо, чтобы мы оставались здесь. Конюший, которого долг заботит меньше, привязан к своим лошадям и тоже не имеет желания уходить. А Сигнальщик по-прежнему уверен, несмотря на страдания Охотника, что в пустыне за нашей стеной полно терпеливых врагов, которые ринутся в брешь и маршем двинутся на столицу, подобно хищным зверям, как только мы оставим форт. Сапер, который явно самый рациональный из нас всех, выдвигает еще один веский довод в пользу того, чтобы остаться. Мы практически не имеем понятия, как добраться до дома. Двадцать лет назад нас привезли сюда большой автоколонной, и кто из нас дал себе труд запомнить маршрут, которым мы ехали? Даже те, кто, быть может, и обратил внимание на него, позабыли почти все подробности путешествия. Но мы имели общее, смутное представление о стоящей перед нами задаче. Между нами и столицей лежит, во-первых, протянувшаяся на значительное расстояние и не имеющая дорог сухая пустошь, а за ней — леса, населенные никому не подчиняющимися дикими племенами. За ними расположены неисследованные и, вероятно, почти непроходимые тропические джунгли, а за ними, несомненно, мы встретимся с неисчислимым множеством иных опасностей. У нас нет карт для этого похода. У нас нет работающих приборов связи.
