Когда Дунк и Эгг покидали Каменную Септу, моросил легкий летний дождь.
Дунк ехал на своем боевом коне по кличке Гром, за ним — Эгг верхом на горячей и молодой кобылке, которую он назвал Гроза, последним трусил мул Мейстер. На спине Мейстера громоздились их пожитки — доспехи Дунка, книги Эгга, скатанные постели, шатер, одежда, несколько кусков солонины, полупустая фляга медового вина и два меха с водой. Старая соломенная шляпа Эгга с широкими обвисшими нолями прикрывала голову мула от дождя. Мальчишка провертел в шляпе дырки для ушей Мейстера. Сам Эгг надел новую соломенную шляпу. Дунку обе шляпы казались совершенно одинаковыми, если не считать дырок для ушей.
У самых городских ворот Эгг резко натянул поводья. Над аркой ворот торчала голова какого-то изменника, насаженная на железную пику. Голова выглядела довольно свежей, кожа еще не позеленела, но вороны уже потрудились над ней. Губы и щеки были исклеваны и истерзаны, вместо глаз — две коричневые дыры, слезящиеся бурыми потеками там, где дождь смешивался с загустевшей кровью. Язык вывалился изо рта, словно мертвец дразнил проезжавших через ворота путешественников.
Дунк уже видел нечто подобное.
— В Королевской Гавани, еще мальчишкой, я как-то раз украл голову прямо с пики, — сказал он Эггу. На самом деле вскарабкался на стену и снял голову не он, а Хорек, которого взяли «на слабо» Рейф и Пудинг, но, когда прибежала стража и Хорек бросил добычу вниз, именно Дунк ее поймал. — Это был мятежный лорд или рыцарь-разбойник. А может, и простой убийца. Голова как голова. Они все становятся одинаковыми, как повисят несколько дней на пике.
Потом они вчетвером пугали этой головой девчонок в Блошином Конце. Гонялись за ними по улочкам и не отпускали, пока те не поцелуют мертвую голову. Кажется, голове досталось много поцелуев. Ни одна девчонка в Королевской Гавани не бегала быстрее Рейфа. Но это Эггу лучше не рассказывать. «Хорек, Рейф и Пудинг. Все трое — маленькие чудовища, и я — худший из них». Четверо дружков не расставались с головой, пока мясо на ней не почернело и не начало отваливаться. Пугать ею девчонок стало неинтересно, поэтому как-то вечером они вломились в лавку горшечника и сунули останки в горшок.
— Перво-наперво вороны выклевывают глаза, — сообщил он Эггу. — Потом проваливаются щеки, кожа зеленеет...
Дунк прищурился.
— Постой-ка! Да я же его видел!
— Конечно, сир, — отозвался Эгг. — Три дня тому назад. Это тот горбатый септон, что читал проповедь против лорда Бладрэйвена.
И тогда Дунк вспомнил. «А ведь это был служитель Семерых, пусть даже он и провозглашал мятежные речи!»
— Руки его в крови по локоть, в крови его брата и юных племянников! — вещал горбун толпе, собравшейся на рыночной площади. — Он призвал тень, которая задушила сыновей храброго принца Валарра во чреве его супруги! И где теперь Юный принц? Где его брат, прекрасный Матарис? Где добрый король Дейерон и бесстрашный Бейелор Сломи Копье? Могила поглотила их, всех до единого, и только он уцелел — бледная птица с кровавым клювом, что взгромоздилась на плечо короля Эйериса и каркает ему на ухо! Отметина на его лице и пустой глаз — это адовы печати, он принес нам засуху, мор и убийства! Восстаньте, говорю я вам, вспомните об истинном короле за морем! Есть семь богов и семь королевств, и семь сыновей породил черный дракон! Восстаньте, милорды и леди! Восстаньте, храбрые рыцари и крепкие йомены, и низвергните нечестивого колдуна Бладрэйвена, Кровавого Ворона, иначе ваши дети и дети ваших детей будут прокляты на веки вечные!
От каждого слова разило изменой. И тем не менее жутко было видеть теперь его голову, с пустыми дырами на месте глаз.
— Да, это он, — сказал Дунк. — Еще одна причина убраться из этого города.
Он тронул Грома шпорой, и под легкий шелест дождя они с Эггом выехали из ворот Каменной Септы. В народе ходила загадка: «Сколько глаз у Кровавого Ворона? — Тысяча и один». Рассказывали, что королевский десница ведает темные искусства, умеет менять облик, оборачиваться одноглазым псом и даже растекаться туманом. Поговаривали, что за его врагами охотятся страшные серые волки, а черные вороны шпионят повсюду и нашептывают чужие тайны ему на ухо. Дунк не сомневался, что большая часть слухов — всего лишь слухи, но, без сомнений, у Бладрэйвена были соглядатаи повсюду.
Однажды, еще в Королевской Гавани, Дунку самому довелось увидеть этого человека. Белыми, как кость, были волосы и кожа Бриндена Риверса, а его глаз — единственный, второй выбил его сводный брат Биттерстил на Багряном Поле — был красным, как кровь. Щеку и шею покрывало родимое пятно винного цвета, из за которого он и получил свое прозвище.
Когда город остался позади, Дунк откашлялся и сказал:
— Нехорошо рубить головы септонам. Он ведь просто бол тал. А слова — это ветер.
— Одни слова — ветер, сир. А другие — предательство.
Эгг был тощ, как палка, сплошные ребра и локти, но за словом в карман не лез.
— Ты рассуждаешь прямо как принц!
Эгг решил, что его хотели обидеть, и не ошибся.
— Он не только септон, но и отъявленный лгун, сир. Лорд Бладрэйвен не виноват ни в засухе, ни в весеннем поветрии.
