сбивая его с мысли. «Буфет «Барнсторм»!
Даже если вы съедите столько, что не сможете встать — нас это не волнует! Ваши деньги окупятся сполна!»
Совершенно неважно, как выглядит премьер-министр, мерещится ему это или нет. Чуть темнее, чуть светлее — какая разница? Если дела диавольские тут, среди звезд, имеют облик — это узкое, точеное лицо Киты Джануари, главы рационалистов. И если Бог хочет чьей-то смерти — он, несомненно, хочет, чтобы она умерла.
Она будет не первой: Кайн отправил на суд уже восемнадцать душ. Одиннадцать из них были языческими шпионами или опасными смутьянами дома, на Завете. Еще один был предводителем секты крипторационалистов в Полумесяце — позднее Кайн узнал, что его смерть была услугой исламским партнерам по правящей коалиции Завета. Политика... Он не знает, как к этому относиться. Хотя он твердо знает, что покойный доктор Хамид был скептиком и лжецом и совращал добрых мусульман. И все же... политика!
Еще пять были лазутчиками, проникшими в ряды святых воинов Завета, армии его народа. Большинство из них жили в постоянной готовности к разоблачению, и некоторые отчаянно сопротивлялись.
Последние двое были политик и его жена с нейтральной планеты Арджуна, всерьез сочувствующие рационалистам. По требованию наставников Кайн сделал так, чтобы это убийство выглядело как зашедшее чересчур далеко ограбление: было еще рано демонстрировать, что рука Господня вмешивается в дела Арджуны. Однако же в сетях и средствах массовой информации Арджуны ходили слухи и звучали обвинения в адрес Завета. Люди, распространявшие слухи, даже придумали неизвестному убийце прозвище: Ангел Смерти.
Доктор Пришрахан и его жена оказали сопротивление. Ни он, ни она не хотели умирать. Кайн позволил им побороться, хотя ему ничего не стоило убить их моментально. Следы борьбы были лишним подтверждением версии об ограблении. Но ему это не понравилось. И Пришраханам, разумеется, тоже.
«Он отмстит за кровь рабов Своих, и воздаст мщение врагам Своим», — напомнил ему Дух, когда он покончил с доктором и его женой. И он понял. Судить — не его дело. Он не принадлежит к стаду, он куда ближе к волкам, которых истребляет. Плач Кайн — палач Господень.
Он уже достаточно остыл благодаря ванне, чтобы одеться. Суставы все еще побаливают. Он выходит на балкон на склоне ущелья, состоящего из многоквартирных домов, усеянных светящимися окнами — тысячи и тысячи светлых квадратиков. Масштабы этого места по-прежнему несколько нервируют его. Странно думать, что происходящее за одним из освещенных окошек в бескрайнем море городских огней потрясет этот густонаселенный мир до самого основания.
Не так-то просто вспомнить все положенные молитвы. Обычно Дух подсказывал ему нужные слова, прежде чем он успевал ощутить себя одиноким. «Не оставлю вас сиротами; приду к вам».
Но сейчас он чувствует себя сиротой. Ему так одиноко...
«Ищешь любви и ласки? — нашептывает в голове голосок, бархатный и пьянящий. На краю поля зрения высвечиваются координаты. — Я жду тебя... и приласкаю почти задаром!»
Он плотно зажмуривается, пытаясь отгородиться от бескрайнего города язычников.
«Не бойся, ибо Я с тобою; не смущайся, ибо Я Бог твой».
Он проходит мимо концертного зала, просто чтобы посмотреть на место, где будет выступать премьер-министр. Он остерегается подходить слишком близко. Здание возвышается на фоне сетки огней: массивный прямоугольник, похожий на гигантский топор, который вогнали в центральную площадь Эллада-Сити. Он проходит мимо, не останавливаясь.
Скользя в толпе, трудно не смотреть на людей вокруг так, словно он уже исполнил свою миссию. Что бы они сказали, знай они, кто он такой? Отшатнулись бы прочь, страшась гнева Господня? Или же столь великое и благочестивое деяние позволит достучаться до них даже сквозь их страхи?
Ему хочется сказать им: «Смотрите, во мне сияет свет Господень! Я позволил Господу сделать меня орудием в руке Его — и ныне полон величия!» Но он, разумеется, ничего не говорит и молча бредет среди многотысячных полчищ с безмолвным сердцем, обращенным вовнутрь.
Кайн обедает в ресторане. Блюда сдобрены таким количеством приправ, что сделались почти безвкусными. Как он тоскует по простой сельской пище, на которой вырос! Даже солдатская манна и то вкуснее! Посетители щебечут и смеются, в точности как архимедианское семя у него в голове, как будто эта болтливая погань запрограммировала их, а не наоборот. Как же эти люди стремятся окружить себя развлечениями, блеском и шумом, дабы замаскировать пустоту своих душ!
Он идет в место, где пляшут женщины. Странно смотреть на них: они все улыбаются и улыбаются, они прекрасны и наги, как в темном сне, и в то же время они напоминают ему проклятые души, обреченные вечно кривляться, изображая любовь и обаяние. Он никак не может выбросить из головы мысль о мученице Нефизе Эрим. Наконец он выбирает одну из женщин — она не очень похожа на мученицу, но кожа у нее смуглее, чем у прочих, — и позволяет ей увести себя в комнатку позади того места, где они пляшут. Она нащупывает отвердевшие мышцы у него под кожей и говорит: «Ого, какой ты мускулистый!» Он извергается в нее, она спрашивает, отчего он плачет. Он говорит ей, что она ошиблась. Когда она спрашивает еще раз, он дает ей пощечину. Он
