— Не может быть! Я слышал о ней, но так и не смог найти. Хорошая?
— Восхитительная. Тебе бы понравилась, Клод.
Они поели и поговорили о его новом сборнике, который должен был выйти следующей зимой, и о поездке Сюзанны в Акротири. О следующем интервью Рэндалла с женщиной из Комитета по биоэтике, которая, по слухам, симпатизировала лобби защитников клонирования.
— Жуть, — сказал Клод. Покачав головой, он потянулся за второй бутылкой вина. — Это и представить страшно. Даже с домашними животными…
Он передернул плечами и положил руку на плечо Сюзанны.
— Так что, возвращаешься на Санторини, значит? Рада?
— Конечно. Я, с тех пор как увидела ту книгу, вся как на иголках. Это невероятное место… Когда попадаешь туда, начинаешь думать: а что было бы, если бы эта цивилизация не погибла в один момент…
— Ну, тогда она действительно исчезла бы, — сказал Рэндалл. — То есть была бы потеряна. Если бы это место не засыпал вулканический пепел, там ничего не сохранилось бы. Про эти фрески мы бы никогда не узнали. Точно так же, как мы не знаем ни о чем другом из той поры.
— Кое-что мы знаем, — возразила Сюзанна. Она старалась сдержать раздражение — вина уже было выпито немало, и в голове начинало туманиться. — Платон. Гомер…
— Ах, эти, — протянул Клод, и они рассмеялись. — Но он прав. К нашему времени все это уже превратилось бы в пыль. Сгнило. Хоть при Зевсе, хоть при Иисусе. Все, что ты любишь, было бы погребено под каким-нибудь отелем. Или превратилось бы в подобие Афин, что еще хуже.
— Думаешь? — Она отпила вина. — Мы этого не знаем. Мы не знаем, что с ними случилось бы. Это…
Она обвела рукой зал, молодую пару, сидевшую под мерцающей розовой лампой и забавлявшуюся с электронной игрушкой, которая проецировала на воздух маленькие дрожащие лица, когда девушка включала и выключала ее. За окнами в вечерней мгле горели неоновые лампы.
— Они могли превратиться в это.
— В это? — Рэндалл, не сводя с нее глаз, откинулся на спинку кресла. — Ты думаешь, это так уж хорошо?
— Да, — сказала она, глядя прямо на него. Оба не улыбались. — Это чудо.
Рэндалл, у которого зазвонил телефон, извинился и отошел. Клод снова наполнил свой бокал и повернулся к Сюзанне.
— Как у вас дела?
— С Рэндаллом? — Она вздохнула. — Хорошо. Не знаю. Может, замечательно. Завтра собираемся смотреть дом.
Клод поднял татуированную бровь.
— Серьезно?
Она кивнула. Рэндалл подбирал дом уже три года, с самого развода.
— Кто его знает, может, этот понравится, — сказала она. — Трудно купить дом?
— В Сан-Франциско? Солнце мое, это труднее, чем добыть стволовые клетки. Но Рэндалл — хороший покупатель. Он последний из настоящих идеалистов. В каждом доме он ищет эйдос.[22] Эйдос Платона, не Сократа, — прибавил он. — Ты в первый раз с ним поедешь смотреть?
— Ага.
— Ну, тогда, наверное, это действительно замечательно, — сказал он. — Или нет. Ты переедешь туда?
— Не знаю. Мне кажется, я ищу эйдос чего-то другого. Здесь просто слишком…
Она расставила ладони, как будто ловя капли дождя. Клод посмотрел на нее с недоумением.
— Слишком солнечно? — спросил он. — Слишком тепло? Слишком красиво?
— Наверное. Земля лотофагов. Мне это нравится, но… — Она отпила вина. — Если бы я была постоянно обеспечена работой…
— Ты писатель. Для писателя противоестественно быть обеспеченным работой.
— Да, это точно. А у тебя как? Тебя это не беспокоит?
На лице его появилась милая и грустная улыбка, и он покачал головой.
— Нет. Человечеству всегда будут нужны поэты. Мы как полевые лилии.
— А как насчет журналистов? — Рэндалл, пряча в карман мобильный телефон, появился у него за спиной. — Мы кто?
— Пырей, — ответил Клод.
— Кактус, — ответила Сюзанна.
— Ого! Но я понял, — сказал Рэндалл. — Это потому, что мы твердые, колючие и нас никто не любит?
— Это потому что вы цветете раз в году.
— Когда идет дождь, — вставил Клод.
— Это звонил риэлтор. — Рэндалл сел за стол и допил свой бокал. — В воскресенье дом будет открыт. С двух до четырех. Сюзанна, нам далеко ехать.
