Под яркими лампами Хьюстон увидел, насколько побелело ее лицо.
— Бдение, — произнесла она. — Заупокойное. Все жители отдают дань уважения.
— Кому? — Любопытство Пита достигло предела.
— Отцу Деверо. Иль морут, — ответил Монсар.
— Что? Неужели вы сказали — Деверо? Священник?
— Священник мертв, — всхлипнула Симона.
Абсолютно ничего не понимая, Хьюстон покачал головой.
— Нет. Не может быть. — Он заморгал, уставившись на гладкие, отполированные временем и бесчисленными ботинками ступени. — Мы были так близко, — простонал он.
— Вье, — услышал он объяснения Монсара; в голосе старика он услышал печаль. Несколько следующих предложений оказались смазанными. А затем: — Маладе, — услышал Пит.
Симона развернулась, как сжатая пружина.
— Падре был стар. Болен. — Ее глаза казались безумными. — Ни одного человека у нас не любили и не уважали больше. Его будет страшно недоставать.
— Но что случилось?
— Молодой священник обнаружил Деверо у алтаря. Он лежал на полу. Власти подозревают сердечный приступ. Ты же видел, насколько он был болен. И даже дышал с трудом.
— Всего лишь день. Мы опоздали на день. — Пит потер пальцами глаза. — Да нет, что это я… Хотя, конечно, день… Нам бы потребовалось много… много других дней…
— Он был так утомлен. В каком-то смысле это даже хорошо.
— Но не для него. И не для нас. — Энергия, которая питала Пита, внезапно куда-то испарилась. Казалось, что ступени дрожат. — Мы были так близко…
Он пошел по направлению к свету, бьющему из входа в гостиницу, он уже настолько привык к равномерному звону колокола, что подсознательно продолжал отсчитывать по пять секунд. Но на сей раз на счет пять сквозь ночь не было слышно эха. Оно на последней звонкой ноте угасало, умолкало, умирало. Ночь была совершенно тиха, за исключением приглушенных голосов постояльцев, собравшихся в призрачном туманном парке.
— Да смилостивится над ним Господь, — произнес Хьюстон. Он сглотнул все, что было в пересохшем рту, и вошел в гостиницу.
Симона вошла следом.
— Нам нужно поговорить.
Пит не понял. Минуя конторку и лифт, они прошли в дальнюю часть вестибюля, которая вела к комнатам ее отца.
Женщина остановилась настолько резко, что Пит едва на нее не налетел. Они находились перед запертыми дверьми, ведущими в апартаменты Монсара.
— Ты что, ничего не понимаешь? Не чувствуешь? — спросила Симона.
— Что еще чувствовать? — удивился Пит.
— Священник мертв, а ты испытываешь одно разочарование? А почему не подозрение? Как, например, я? Разве мы не сошлись на том, что в этом деле чересчур много совпадений? Священник был нашей последней надеждой, и в тот момент, когда мы решили заставить его рассказать правду, оказывается, что мы уже опоздали. Он умирает. Я потрясена. И не могу поверить в обыкновенную неудачу.
— Но ведь он действительно был болен.
— Да, это сильно упрощало дело.
Хьюстон почувствовал зловещий ветерок на своем затылке.
— Алтарь. Он один. Подушку на лицо. Внезапный испуг. Небольшое давление на грудную клетку. Что угодно для души. Никаких следов. Да и кто бы стал об этом думать, Пит?
— Дознание…
— Здесь тебе не город. Тут все по старинке. Никакого вскрытия. Простейшее врачебное заключение. Скромные похороны.
— Но доказать мы не сможем…
— Я это чувствую, ощущаю. После всего того, что случилось… По-моему, иначе и быть не могло. Нам придется вести себя так, словно священника убили. И неужели тебе не очевиден этот факт? Тот, кто за нами охотится, вернулся обратно по своим же следам, чтобы их хорошенько замести.
— Это никогда не закончится. Симона, ты не можешь оставаться здесь одна.
— И ты тоже. Но вот, кого нам придется опасаться больше, чем любого врага, так это отца. Он никогда не предоставит нам одну комнату на двоих. Это будет ударом по его морали.
