совсем тощий субъект. У такого из мышц только та, которая на унитазе сидит, наверное. Когда кто-то озвучил эту мысль, все остальные только заржали.
Их сегодняшняя жертва насторожилась и замерла на месте. Темнота уже скрыла группу, но все равно силуэты парней можно было разглядеть в отсветах. Парни пристроились на груде шин и какой-то рухляди, делая вид, что просто пьют пиво и треплются. Тощий невысокий юноша с футляром в руке поколебался, но все же двинулся вперед. Главарь шайки ухмыльнулся. Отсюда он мог рассмотреть хлюпика, что и сделал, и тут же презрительно сплюнул. Морда как у девки. Волосы тоже – темные, прямые и почти до плеч. Одет чистенько, в костюмчик, будто на работу устраиваться ходил. Это больше всего бесило главаря. Он уже какой месяц не мог найти себе место. Всякие мымры, только взглянув на него, заворачивали. Правда, кое-кто совсем из других сфер пообещал шепнуть кому надо, чтобы его взяли в банду, но предупредил, что перед этим он должен, так сказать, прославиться. Всякая шушера никому не нужна. Ну ничего, он им всем покажет.
– Эй, музыкантишка, ты пацан или баба? – когда юноша оказался совсем рядом, крикнул Слон, самый массивный из всех. – А то не пойму, вроде и пацан, а явно мужиков любишь!
Группа мгновенно обступила молодого человека.
– Так, смертничек, бабло гони, мобилу и то, что в футляре, – распорядился главарь, встав перед новой игрушкой, широко расставив ноги и оглядывая возникшее перед ним недоразумение.
Юноша побледнел, хотя, казалось, куда еще, но через секунду ответил:
– Деньги и телефон я вам отдам, но не скрипку. – Для наглядности он даже прижал к себе футляр. – Она и незачем вам. Она не дорогая. Ворованную скрипку все равно не купят. А мне она нужна.
– Не, парень, ты че, не понял? – Слон даже опешил от такого отпора. – Тебе морды своей не жалко, что ли? Так мы сейчас популярно объясним!
– Подожди, Слоняра, – остановил его главарь. – Видишь, мальчик нам попался интеллигентный. Такому ласка и увещевание нужны. Он сейчас подумает и все отдаст. Ты же будешь паинькой, красатулечка? Мама в детстве разве не учила, что надо делиться?
«Ну же, позли меня, – думал он. – Позли. Чем больше будешь нос задирать, тем приятнее будет смотреть, как ты станешь асфальт вылизывать. Хотя морда и так кулака просит. Разве такая должна быть морда у настоящего мужика? Тьфу, смотреть противно. А руки! Руки-то! Пальцы тонкие, ладони узкие! Каждый из них сломаю. Вот каждый! Самолично. А потом ноги, чтобы орал, как сирена! А потом сожму эту шейку и придушу. И пусть пацаны его мочат, до последнего. От таких нужно город освобождать. Зря же живут! Только воздух травят».
Юноша вдруг как-то странно, даже заинтересованно посмотрел на главаря. И неожиданно кивнул.
– Хорошо, – произнес он. – Я вам все отдам.
«Что?! Урод, ты какого черта соглашаешься?! Думаешь, это тебя спасет? Ах, ты думаешь, спасет. Ну ничего. Щас покажу, как ты заблуждаешься!»
– Только позвольте мне в последний раз сыграть.
Вопрос огорошил главаря. Он, правда, не думал соглашаться. Однако почему-то кивнул.
– Не, Гвоздь, ты чего? – Слон повернулся к нему и выкатил глаза от возмущения.
– Пусть развлечет нас напоследок. Будем о-куль-ту-ри-вать-ся!
Компания глумливо заржала. Юноша же не смутился. Он бережно достал скрипку, прислонив футляр к стене, и встал в правильную, известную всему миру позицию. Причем сделал это с изяществом, какое возможно только после долгих лет практики. Да и сама скрипка выглядела какой угодно, но не дешевой.
Музыкант еще раз оглядел присутствующих и вдруг улыбнулся. Дерзко и зло. По такой ухмылке хотелось съездить еще больше, но почему-то никто не сдвинулся с места. Юноша поднес смычок к струнам…
Выбрав одну из берущих за душу мелодий Паганини, он слегка растянул вступление. Стоя в темном переулке и отчетливо ощущая, что его жизнь может оборваться в любой момент, оборваться после мучительной и оскорбительной боли, скрипач мог думать только о музыке. Когда-то он навеки отдал себя ей, и она ответила ему тем же, подарив силы, о которых мечтали многие. Юноша с благодарностью принял дар, часто используя его и желая наказать всех тех, кто не позволял его госпоже увидеть свою душу.
Он играл и играл, через упоительно прекрасные звуки осознавая ночь вокруг, приветствуя луну, которая не могла пропустить такое представление, и блаженную прохладу, пришедшую на смену мучительной жаре дня. В душе скрипача все больше поднималась ненависть к тем, кто не видит всего этого, кто оскверняет своею тупостью и агрессией этот восхитительный мир. Музыкант привык к тому, что через несколько секунд его игры чужие сердца, чувства, мысли, мечты оказываются перед ним как на ладони, тянутся к его дару, очищаются им, светлеют, какими бы черствыми или черными они ни были. Ведь это не просто музыка. Это ее волшебство.
Обездвиженные им слушатели стояли как статуи, но скрипач не слышал их душ. Внутри молодых людей ничто не отзывалось на его игру. И если бы не колдовство, его бы уже били. Музыкант мысленно вздохнул и плавно перешел на другую мелодию. Она резанула по нервам как лезвие по венам и начала вытягивать жизни из окружавших его людей. Как подкошенные, они падали перед ним на колени и начинали хрипеть, хватаясь кто за шею, кто за сердце. Юноша же играл, постаравшись забыть об умирающих под его ногами людях. Он приносил эту жертву своей госпоже, вплетая яростную сложную и такую
