Медсестру из госпиталя?..». Углубившись в мысли, она не расслышала его следующего вопроса.
— Простите, вы что-то сказали?
— Я спросил, вы уже обедали, мисс Джордах?
— Вообще-то я не голодна. Я…
— Тогда садитесь, — махнув рукой, пригласил Бойлан. — Я вас возьму с собой. Ужасно не люблю обедать один. — Он перегнулся через сиденье и открыл ей дверцу.
Послушно, точно ребенок, которому приказывают взрослые, Гретхен перешла дорогу и села в машину. Не будь он ее боссом и к тому же таким старым — ему было лет сорок, сорок пять, — она сумела бы как-нибудь отказаться. Теперь она жалела о несостоявшейся рискованной прогулке через лес, об утраченной возможности продолжить эту почти непристойную игру: быть может, солдаты увидели бы ее и бросились преследовать…
— Вы знаете ресторанчик «Постоялый двор»? — спросил Бойлан, включая зажигание.
— Я слышала о нем, — ответила Гретхен. Это был дорогой ресторан при маленькой гостинице на обрыве над рекой.
— Неплохое местечко, — заметил Бойлан. — Там можно выпить приличного вина.
Всю дорогу они ехали молча: он вел машину быстро, и сильный ветер мешал вести разгр. Временами Бойлан поглядывал на нее с легкой иронической улыбкой. Он явно не поверил ни одному ее слову. Впрочем, в этом нет ничего удивительного: и впрямь, как она могла оказаться за тридевять земель от города, бессмысленно ожидая автобуса, который придет не ранее чем через полчаса.
В давние времена, когда из Нью-Йорка в северные штаты ездили на дилижансах, гостиница «Постоялый двор» служила почтовой станцией. На лужайке перед красным с белой отделкой зданием стояло на подпорках огромное колесо старинного фургона.
Гретхен наскоро причесалась, чувствуя себя неловко под взглядом Бойлана.
— Самое прекрасное зрелище, какое может увидеть мужчина в своей жизни, — это причесывающаяся девушка. Недаром, видимо, многие художники выбирали именно такой сюжет, — заметил он.
Гретхен не привыкла слышать подобные вещи. Никто из ребят в школе и никто из молодых людей, увивавшихся за ней на работе, не говорил так. И она сейчас даже не могла понять, нравится ей это или нет. Ей почему-то показалось, что Бойлан таким образом вторгается в ее личную жизнь. Она достала помаду, собираясь подкрасить губы, но Бойлан остановил ее.
— Не надо, — авторитетно заявил. — И так достаточно. Более чем достаточно. Пошли.
С поразительным для своего возраста проворством он выскочил из машины, обошел кругом и открыл ей дверцу. «Вот это воспитание!» — машинально отметила про себя Гретхен, следуя за ним в гостиницу. На нем был пиджак из твида в едва заметную мелкую клеточку, серые брюки из тонкой шерстяной ткани, мягкая кашемировая рубашка, а вместо галстука шейный платок. Коричневые туфли или, вернее, как она узнала позже, ботинки для верховой езды, начищены до блеска. «Он ненастоящий, точно из Какого-то журнала, — подумала Гретхен. — Почему я рядом с ним?»
Ей казалось, что по сравнению с ним она одета безвкусно. Она чувствовала себя неуклюжей в темно-синем платье с короткими рукавами, которое сегодня утром так долго выбирала. Гретхен не сомневалась, что Бойлан уже жалеет о своем приглашении. Но он открыл перед ней дверь и, слегка поддерживая ее за локоть, повел в бар, отделанный в стиле таверн восемнадцатого столетия: мореный дуб, а на стенах оловянные кружки и тарелки. В баре сидели всего две пары. Бойлан подвел Гретхен к стойке и помог сесть на высокий деревянный табурет. К ним тут же подошел негр-бармен в белоснежной накрахмаленной куртке, стерильно чистый, точно хирург перед операцией, и услужливо улыбнулся.
— Добрый день, мистер Бойлан. Что будет угодно, сэр?
— Дорогая, что вы будете пить? — повернулся к ней Бойлан.
— Все равно, — ответила Гретхен. Откуда ей было знать, что она будет пить, если крепче кока-колы она никогда еще ничего не пила. Она с ужасом ждала, когда принесут меню — оно наверняка на французском, а она в школе учила испанский и латынь. Латынь!
— Кстати, надеюсь, вам уже есть восемнадцать?
— Конечно, — ответила Гретхен, зардевшись. Ну почему она всегда так некстати краснеет? Слава богу, в баре было темно.
— Я не хочу, чтобы меня привлекли к суду за развращение несовершеннолетних, — улыбнулся Бойлан и обратился к бармену: — Бернард, приготовь для дамы что-нибудь сладкое. Пожалуй, лучше всего твой ни с чем не сравнимый, бесподобный дайкири.
«Ни с чем не сравнимый, бесподобный», — повторяла про себя Гретхен. Слова-то какие. Никто сейчас так не говорит. И возраст у нее не тот, и одета она не так, и накрашена тоже не так — все это настроило ее враждебно. Наблюдая, как Бернард выжал лимон, а затем, смешав сок со льдом, начал ловко трясти шейкер в больших черных руках с розоватыми ладонями, она почему-то вспомнила слова Арнольда: «Адам и Ева в раю». Если бы мистер Бойлан хоть чуть-чуть догадывался… Он не стал бы снисходительно шутить о развращении несовершеннолетних.
Пенистый напиток был удивительно вкусным, и Гретхен выпила его залпом, как лимонад. Бойлан смотрел на нее, с театральным изумлением подняв брови.
— Бернард, повтори, пожалуйста, — сказал он и, когда бармен поставил перед ней второй дайкири, заметил: — Могу я дать вам совет, детка? На вашем месте второй коктейль я бы пил помедленнее. Все-таки в нем ром.
