— И что это значит?
— Это значит, — пожал плечами адвокат, — пока полиция не докажет, что либо зубной врач лжет, либо у Дановича были сообщники, которым он поручил, приказал или с которыми сговорился совершить убийство, арестовать его нельзя. На данный момент улик против него нет. Полиции, разумеется, хотелось бы продолжить допрос, но в настоящее время у них нет оснований для задержания Дановича. Если, конечно… — Он умолк.
— Если что?
— Если ваша супруга не пожелает обвинить его в попытке изнасилования.
Рудольф застонал. Он знал, что Джин ни за что не пойдет на это.
— У моей жены одно желание, — сказал он. — Уехать домой.
— Я ее вполне понимаю, — кивнул адвокат. — И кроме того, у нее нет свидетелей.
— Единственным свидетелем был мой брат, — сказал Рудольф, — но его уже нет в живых.
— В таком случае, по-моему, вашей супруге лучше как можно скорее уехать домой. Могу представить себе, каким испытанием…
Нет, не можешь, старина, подумал Рудольф, даже на минуту не можешь. Он думал скорее о себе, чем о Джин.
— Кроме того, при обвинении в изнасиловании виновность очень трудно доказуема, — заметил адвокат. — Особенно во Франции.
— В Америке тоже, — отозвался Рудольф.
— Это одно из тех преступлений, где закон не всегда оказывается на высоте, — улыбнулся старик. Он уже давно привык к несправедливости.
— Она завтра же улетит отсюда, — сказал Рудольф.
— Теперь… — адвокат любовно погладил сверкающую поверхность стола, в которой его белая рука отражалась бледным пятном; с одной проблемой было тактично покончено, — по поводу вашего племянника. — Он искоса взглянул на Рудольфа; вокруг его бесцветных глаз бугрилась желтоватая сморщенная кожа. — Он не отличается общительностью. По крайней мере со мной. И, по правде говоря, с полицией тоже. На допросе отказался объяснить причину своего нападения на человека в баре. Может, он вам что-нибудь сказал? — Снова тот же хитрый стариковский взгляд искоса.
— Мне — нет, — ответил Рудольф. — Кое-что я знаю, но… — Он пожал плечами. — Но на суде это не будет иметь никакого значения.
— Итак, защиты нет. Смягчающие вину обстоятельства отсутствуют. А нападение с применением силы во французском законодательстве рассматривается как весьма серьезное преступление. — Адвокат тяжело дышал. Либо астма, подумал Рудольф, либо таким манером он выражает свою гордость за цивилизацию во Франции, где удар пивной бутылкой считается чрезвычайно серьезным преступлением, в то время как американцы, по примеру первых поселенцев, до сих пор лупят друг друга чем попало, притом безнаказанно. — К счастью, — продолжал адвокат, отдышавшись, — англичанин вне опасности. Через несколько дней он выйдет из больницы. У него тоже было несколько стычек с местной полицией, потому вряд ли он обратится к правосудию. Кроме того, juge d'instruction,[28] приняв во внимание возраст юноши и недавно постигшую его утрату, по соображениям гуманности распорядился в течение восьми дней доставить его либо к ближайшей границе, либо в аэропорт. Извините, так говорится по- французски, это значит в течение недели. — Адвокат снова улыбнулся, не чая души в своем родном языке. — Не спрашивайте меня почему. — Он опять погладил стол, Рудольф услышал легкое сухое шуршание. — Если юноша пожелает вернуться во Францию, чтобы продолжить образование, например… — Он негромко засопел в носовой платок, тем самым вежливо давая понять, что, по его мнению, спрос на образование в Америке не так уж велик. — Через год-другой, я уверен, все это забудется, и я помогу ему получить разрешение на въезд.
— Рад слышать, — отозвался Рудольф. — По словам его отца и мистера Дуайера, ему здешняя школа нравилась, и он очень хорошо учился.
— Ему следовало бы продолжать образование в лицее, пока он по крайней мере не получит baccalaureat.[29] Без этого в наши дни не обойтись.
— Я подумаю об этом. И, конечно, поговорю с мальчиком.
— Превосходно, — сказал старик. — Надеюсь, мой друг, вы согласитесь, что я служил вам верой и правдой и, позволю себе заметить, употребил то небольшое влияние, которым пользуюсь в этой… этой… — он впервые не сумел припомнить английского слова, — в этом pays,[30] в этом районе побережья, на благое дело.
— Очень вам признателен, метр, — поблагодарил его Рудольф. По крайней мере он хоть знает теперь, как полагается обращаться к французскому адвокату. — А как это все будет осуществлено? Каким образом его доставят на границу? — Он нахмурился. — Я спрашиваю потому, что никого из моих знакомых еще никогда не доставляли на границу.
— Пустяки, — отмахнулся старик. Для него это было самое обычное дело. — Если вы ровно через неделю явитесь в аэропорт Ниццы с билетом для юноши, то его привезут туда в сопровождении инспектора полиции, который и поможет посадить его в самолет, отбывающий за границу. Если угодно, в Соединенные Штаты. Поскольку инспектор будет в штатском, то никакого любопытства это не вызовет — его примут за дядю или за друга семьи, который пришел проводить мальчика и пожелать ему bon voyage.[31]
— Мальчику сказали об этом? — спросил Рудольф.
— Я лично поставил его в известность сегодня утром, — ответил адвокат.
— Что он сказал?
