— Я беру билеты, — ответил Джонни.
Они ехали мимо нескончаемых кладбищ Лонг-Айленда, куда нью-йоркцы поколение за поколением укладывают на вечный покой своих ближних. Рудольф закрыл глаза и предался мечтам о холмах и горах серебряного штата Невада.
Обычно Гретхен любила работать в монтажной по субботам, когда в безлюдном молчаливом здании они были вдвоем — она и ее помощница Ида Коэн. Но сегодня Ида видела, что Гретхен явно не в своей тарелке. Она без конца прокручивала пленку, резко щелкала ножницами, насвистывая что-то мрачное или горько вздыхая. Ида знала, почему Гретхен с утра в плохом настроении. Эванс Кинселла, их режиссер, снова принялся за старое: снимал как бог на душу положит, часто являлся на площадку с похмелья и позволял актерам валять дурака в надежде, что Гретхен чудом сумеет отыскать рациональное зерно в ворохе пленки, которую он ей швырнул. Да и в пятницу Ида была в монтажной, когда Кинселла позвонил и сказал, что не может пойти с Гретхен в ресторан, как обещал.
Ида, всей душой преданная подруге, презирала Кинселлу с такой страстью, какую у нее вызывало только Движение за освобождение женщин: она добросовестно посещала все собрания и выступала на них с пламенными, хотя и не совсем логичными речами.
Ида, некрасивая сорокапятилетняя женщина, у которой не было ни мужа, ни любовника, способных сделать ее жизнь невыносимой, считала, что красивая и талантливая Гретхен позволяет мужчинам эксплуатировать себя. Ида уговорила Гретхен пойти с нею на два собрания, но Гретхен быстро надоели истерические вопли ораторов, и она ушла, сказав: «Когда пойдете на баррикады, можете рассчитывать на меня. Не раньше».
«Но нам нужны такие женщины, как ты», — вымолвила Ида.
«Может быть, — отозвалась Гретхен. — Зато мне они не нужны».
И Ида, потеряв надежду, горестно вздохнула — это непростительное политическое равнодушие, сказала тогда она Гретхен.
Гретхен в то утро беспокоило не только качество фильма, над которым она работала. Несколько дней назад Кинселла подбросил ей очередной сценарий, попросив прочитать и высказать свое мнение. Имя молодого автора ничего не говорило им обоим, но его литературный агент убедил Кинселлу познакомиться с текстом.
Гретхен прочла сценарий и пришла в полный восторг, о чем и сказала Кинселле, когда он позвонил ей в пятницу. «В восторг? — переспросил он. — А по-моему, обычное дерьмо. Отдай его моей секретарше, пусть вернет». И повесил трубку. До двух ночи Гретхен перечитывала сценарий. Он был написан мужчиной, но рассказывалось в нем об энергичной женщине из рабочей среды: она жила в маленьком унылом городишке среди утративших всякую надежду людей, но, единственная из всех своих сверстников, сумела благодаря уму и смелости выбраться из этого окружения и стать такой, как ей хотелось.
Гретхен верила, что из этого сценария можно сделать фильм, который внесет живую струю в поток появившихся за последнее время фильмов; в противовес голливудским сказкам со счастливым концом, так долго державшимся на экране, это были фильмы о людях, живущих бесцельно и бездумно, иногда восстающих против своей участи, но затем вновь теряющих надежду и погружающихся в апатию, — посмотрев такое, зритель и повеситься может. Если старые голливудские фильмы с их надуманным слащавым оптимизмом были насквозь пропитаны фальшью, размышляла Гретхен, то не менее лживы и сегодняшние равнодушные панихиды. Герои возникают ежедневно. Если верно, что они не рождаются вместе со своим классом, то они и не гибнут вместе с ним.
Перечитав сценарий, она убедилась, что первое впечатление не обмануло ее; если Кинселла тряхнет стариной и будет работать как в прежнее время, он сделает превосходный фильм. Она позвонила ему прямо в половине третьего ночи, но никто не ответил. Все это, словно кольцо пленки на монтажном столе, многократно повторяясь, крутилось у нее в голове, пока она корпела над дрянным материалом, отснятым Кинселлой за последнюю неделю.
Внезапно она выключила аппарат.
— Ида, я хочу попросить тебя об одном одолжении.
— Слушаю. — Ида оторвалась от работы.
Сценарий лежал в большой сумке на длинном ремне, с которой Гретхен всегда ходила на студию. Она достала его и протянула Иде.
— Я отправлюсь на часок-другой в музей, — сказала она. — А ты брось всю эту муру и почитай. Когда я вернусь, мы пойдем с тобой обедать — вдвоем, больше никого, — и ты мне скажешь, как он тебе показался.
Ида нерешительно посмотрела на Гретхен, но сценарий взяла. Гретхен никогда не уходила в середине рабочего дня. Самое большее, что она себе позволяла, — это выпить чашку кофе.
— Ладно, — согласилась Ида и, поправив очки на носу, с такой опаской посмотрела на сценарий, будто он мог взорваться.
Гретхен надела пальто и, спустившись вниз, попала в людской водоворот, который бурлил на Седьмой авеню, где помещалась их студия. Она быстро добралась до центра и вошла в Музей современного искусства с единственным намерением, как она уверяла себя, успокоить нервы созерцанием произведений подлинного искусства. Но вышла из музея такая же взбудораженная. Теперь, после общения с Пикассо, Ренуаром и Генри Муром, она даже думать не могла о том, чтобы вернуться обратно к монтажному столу, а поэтому позвонила на студию и предложила Иде встретиться прямо в ресторане.
