идет, как на картине Вермеера, только с промельком белизны трусов, садится и смотрит сверху на него через стекло. С печалью, которую хочется назвать библейской, хотя это, конечно, просто увольнительная в городе Нью-Йорке и ранний подъем. Красавицей вряд ли назвать, но мишень заметная. Непонятно, как осталась жива там, где счет погибшим перевалил уже за две тысячи.
Щелчком отбросив окурок за бордюр, он ловит порицающий взгляд молодой супружеской пары бегунов – одетых совершенно идентично.
Перед его стулом на столик выложена черная дискета.
– Вся книга?
– Да. Но я заплачу.
– А не заплачете?
– Нет. Сколько? Назовите вашу цифру.
С собой у него покетбэк, заложенный бумажкой с отпечатанным на принтере маршрутом к Ива Джиме, которую ему выдал афро-американский служащий в холле входа на Арлингтонское кладбище. Туда же вкладывает он дискету.
– Сочтемся. Помимо редактуры я предпринял некоторые действия в качестве самозваного агента.
– Литературного?
– Вот именно.
– Вы серьезно думаете, что все это публикабельно?
Берется за ложечку и за пирожное, которое выглядит аляповато, но, видимо, съедобно. Кондиционер нагоняет такой холод, что на ее руке, длинной и узкой, дыбом стоят все волоски.
– Вы уверенны, что не хотите?
– Избегаю.
– Вы правы, слишком сладкое… – Ложечка звякает о блюдце. – Пять долларов! Где это видано, чтобы пирожное стоило пять долларов? Неужели в столице все так дорого?
– Кафе такое.
– Что в нем особенного?
– Место расставаний.
– Да, но почему так дорого?
– Боль разлуки. Человек платит, не глядя в чек, чтобы заглушить. Цена анестезии.
– Глубоко… А знаете? Я представляла вас совсем другим.
– И я вас тоже.
– Двухметровым блондином. Викингом.
– Мы все во власти образов, – говорит он уязвленно, хотя слышит такое в жизни не впервые. – Я думал, вы снизойдете в камуфляже. На паперти церкви Иисуса Христа купил у мексиканки принтер за шесть долларов, чтобы напечатать фото, где наша девушка выпрыгивает в пустыню из… Как называется? «Черный ястреб»?
– Он самый.
Айрин открывает портмоне, предварительно извлеченное из дамской сумочки, которая была затолкнута в большую полевую. С озабоченным видом перебирает содержимое.
– Можно?
Поколебавшись на секунду, она протягивает ему пластиковую карточку Ай-Ди. Возвращает он ее со словами:
– Однако!
– Да, но контракт кончается. Что делать девушке дальше?
– Люди, как мы, – говорит он и внезапно для себя вступает в физический контакт, сжимая ее руки, от неожиданности роняющие бумажник, – подобные контракты, а может быть, все контракты вообще, подписывают исключительно ради визита в преисподнюю. Вас не убили. Вы вернулись. Живой и невредимой. Вот вам ответ. Писать вторую. Соответствовать призванию.
– Мать всегда мне говорила. Лучше синица в руке, чем журавль в небе.
–
– Айрин…
– Орнитологию оставим мамам, Айрин. Одаренный человек не может ставить перед собою маленькие цели. Не имеет права. Тем более, большой талант.
Девушка бледнеет вдруг, как смерть. Даже веснушки исчезают.
– Простите… я сейчас…
Он смотрит на бумажник, туго набитый пластиком, на пирожное с развороченным белоснежным кремом. При данном уровне гигиены сальмонеллы исключены. Слова, что ли, подействовали? Тоже ведь не ахти какие. Но сказал поэт. Нам не дано предугадать…
Возвращается она с кофе в белых кружках. Веснушки снова все на месте. Глаза ясны. Тон деловой:
– Скажите, можно здесь в метро купить билет на карточку?
– Можно. И я вам куплю. До «Пентагон-сити»?
– Нет-нет. О Боже…
– До Ленгли метро не ходит.
– Чего я там забыла у шпионов? Меня ждут на
– Страшного?
– Возможно. Знаете, где это?
– Водительские права там получал. Без права вождения.
– Что это значит?
– Что перед вами, Айрин, не только не викинг, но человек тотально неадекватный.
– О, знаете… Америка, по-моему, только из таких и состоит.
– Вашими бы устами…
Вот этого она не понимает.
*
Метро здесь не только функционально, оно хроматически продумано. На палевом сиденье девушку мускулистым бедром прижимает к нему, держащему на коленях ее черную сумку. Пассажиры бросают украдкой взгляды. Сначала на сумку с хищником пустыни, потом и на них, ведущих профессиональный разговор. То, что по-русски, – не смущает никого. Правительство Округа Колумбия декретировало столицу США городом шести официальных языков – включая не только испанский, китайский, корейский и вьетнамский, но и амхарский.
Они спешили, но когда выходят в раскаленном центре, оказывается, что напрасно. Слишком рано.
Такой это город. Поскольку столичный, кажется, что большой, но все здесь рядом. Выбор, куда зайти, здесь больше, чем на окраине, и он, намереваясь иллюстрировать свои назидательные речи против эпитетов, затемняющих суть дела, толкает стеклянные двери книжного магазина на углу.
Среди полок, где они теряются, она говорит, что ей нужно в сортир.
Именно так, а не как принято здесь выражаться в подобных случаях. Не в «комнату отдыха».
На второй этаж проложен эскалатор.
И это – налево из прохода мимо стеллажей нон-фикшн.
Хотя уборщик-мулат только еще натягивает, палец за пальцем, свои белые гигиенические, афро- американка в очках-бабочках, нестарая, просто очки такие снова в моде, объявляет навстречу разбежавшимся, что перерыв на санацию – написано вот. И нет, никаких исключений. Работа дамской «комнаты отдыха» возобновится через полчаса.
Подпирая угол, отделанный позлащенной рейкой, Айрин постепенно бледнеет снова, покрывается испариной и капельками пота, скрещивая и мускулисто напрягая ноги под расстегнутым подолом, но, осознав неприличие, разнимает их насильно.
– Мужской, кстати, работает. Вы не хотите? За меня?
Ничего не остается, как стоять напротив и это наблюдать. Обута она в какую-то ближневосточную обувь на ремешках, плоская подошва и почти полная оголенность, где на четвертый день увольнительной живого
