супруги, её живые голубые глаза и большой рот с пухлыми губами. Этот столь знакомый и такой любимый ротик имел способность постоянно меняться. Он мог быть веселым, сердитым и трагичным. Умел он мягко и с любовью показать, иногда, правда, с легкой издевкой, что его владелица понимает и прощает все, столь обожаемые ею, мужские слабости главы семейства. Перед ним вставал и образ дочери, которую он знал лишь по фотографии, присланной ему через океан. Дочь взирала на него из ночи строго и серьезно, так, как часто смотрят маленькие дети. Прошло три года, думал он, и вот завтра утром поезд втянется под своды старого, грязного чикагского вокзала, и жена с дочерью красивая женщина и слега полноватый, очаровательный ребенок - будут стоять рука об руку средь лязга и копоти, выискивая его взглядом среди других мужчин в военных мундирах. Шагая по платформе, он увидит на их лицах любовь и надежду - ту надежду, с которой они ждали его три бесконечных года.
- Дин-дон!! - орал изрядно подвыпивший маленький лысый толстяк. Он, не очень твердо держась на ногах, сопровождал пару дам в вагон-ресторан. Дин-дон!! Мы все-таки сделали это! Победили!
- Ты - псих! - выкрикнула блондинка, шагающая по проходу между креслами следом за плешивым. - Раззвонился в свой дурацкий колокол. А вы все, - обратилась она к пассажирам, - добро пожаловать в Америку!
- Мы применили принцип дробилки, - вещал толстяк на весь вагон. Вечный принцип стальной пружины. Сжимались, сжимались, сжимались, а затем...
Конца фразы Питер не расслышал, так как троица скрылась за выступом, с надписью на двери: "Для женщин".
А на противоположной стороне океана в совсем иной горной стране из затемненного дома вышел какой-то человек и двинулся к длинному, бронированному автомобилю, ожидающему его на пустынной, ночной дороге. Следом за ним торопливо шагали двое в армейских шинелях, их сапоги негромко чавкали на влажной почве. Шофер держал дверцу машины открытой, но вместо того, чтобы сразу усесться, человек задержался около автомобиля, обернулся и взглянул на горы, возвышающиеся темной стеной на фоне звездного неба. Он не очень уверенно поднес руку к воротнику, чуть- чуть оттянул его и глубоко вздохнул. Двое в шинелях, не поднимая глаз на горы, ждали в тени дубов, покрытых юной, лениво шевелящейся под легким ветром листвой. Затем человек повернулся и медленно залез в машину - медленно и очень осторожно, так как это делает старик, который недавно падал и который знает, что кости его стали хрупкими и плохо срастаются. Двое военных быстро впрыгнули на передние сиденья, шофер захлопнул заднюю дверцу, обежал машину, занял свое место и включил мотор. Автомобиль ровно покатился вниз по ночной дороге, лишь негромким шумом мотора попрощавшись с темным домом. Скоро и этот шум растворился в глубокой тьме горной, весенней ночи.
Человек на заднем сиденье держался прямо и неподвижно, устремив в пространство перед собой невидящий взгляд. Где-то наверху, не переставая, звонил колокол. Его мелодичный и такой одинокий звон отражался эхом от темных холмов. Человек в автомобиле услышал колеблющийся звук деревенского колокола, и его губы тронула легкая, чуть горькая улыбка. Да, это немцы! Их погибло уже более пяти миллионов, русские, идут на Берлин, а вожди Германии вынуждены тайно, темными, глухими тропами в сопровождении испуганного шофера и пары дрожащих от страха лейтенантов пробираться к швейцарской границе. Дела обстоят гораздо хуже, чем в 1918 году, а немцы звонят в колокола так, словно сегодня капитулировала Франция. Немцы! Идиоты! Костюмы из эрзац ткани, эрзац каучук, эрзац яйца и, в конечном итоге, эрзац люди... Что можно получить из подобного материала? В ведь мы были почти у цели, почти у цели... Стояли у ворот Москвы. Но враг не пошатнулся. Монумент остался на своем пьедестале. Все остальные бежали. Бежали дипломаты. Бежали журналисты. Бежало правительство. Лишь Сталин остался на месте. И вместе с ним остался народ... Деревенщина. Остался в горящем доме со своим дробовиком и своим плугом. Но каким-то непостижимым образом дом не сгорел. Штурмовые отряды, гвардия, ветераны блицкригов стояли у ворот Москвы и погибли. Чуть похолодало, и они поникли, как оранжерейные фиалки. А ведь мы были почти у цели. Почти у цели...
Колокол зазвонил громче, и ему ответили колокола других деревень.
Теперь, если они его поймают, ему не миновать виселицы... Англичане, когда вешают аристократов, используют шелковый шнурок. На него они шелк тратить не станут...
Он наклонился и резко ткнул в спину шофера.
- Быстрее.
Машина рванулась вперед.
- Производство, - гудел джентльмен на противоположной стороне прохода, обращаясь к миловидной женщине, которая, склонившись к нему, олицетворяя собой уважительное внимание. - Победа была неотвратима. Войну выиграла американская промышленность.
Питер подумал о бесчисленных могилах и о лежащих в них англичанах, китайцах, австралийцев, русских, сербах, греках и американцах, которые не щадя себя сражались с винтовками в руках на выжженных полях и в искалеченных войной лесах, в самолетах, или стреляя из орудий. Они легли в могилы, питая иллюзию, что если война и будет выиграна, то выиграют её они. Для этого надо лишь стоять насмерть с раскаленным автоматом в руках, не обращая внимания на разрывы снарядов вокруг, рев самолетов над головой и грохот танков, надвигающихся на них со скоростью пятьдесят миль в час...
- Я это точно знаю, - продолжал джентльмен, - так как пробыл в Вашингтоне с 1941 года до самого конца. Сам я занимаюсь машиностроением и имею возможность держать руку на пульсе индустрии. Поэтому точно знаю, что говорю. Мы творили чудеса.
- Не сомневаюсь, - пробормотала миловидная женщина. - Совершенно в этом уверена.
Она была не столь молода, как показалось Питеру с первого взгляда, а её одежда была изрядно потерта. Дама выглядела усталой, и складывалось
