К чему бы?
Может, поэтому возникла мысль.
Она не то, что возражала. Не верила в возможность. Что ж? Passage a l'act. 1
Начали с зубов, конечно. Потому что ведь красавица. Но только если рот на замке. Она же бесконтрольно улыбалась. Тогда, с одной стороны, вся озарялась – и васильковые глаза, и волосы, которые не портила даже жутко дорогая сибирская мелировка. С другой стороны – хомячок золотозубый. Хорошо, знакомый был дантист. Пан Долежал. Сто килограмм активной доброты. Русофил старой школы. Но в кабинете все немецкое. Когда выбивался из сил, пациентка делала ему массаж. Там же, на кушетке. Структура кожи – только кирзачи тачать. Но весь его центнер мотало под ее руками. Субтильная. Ну, просто парижанка (хотя один из нас напоминает, что в Париже больше толстух и огромных африканок в ярких платьях и тюрбанах). Смотришь и не веришь, что на счету тысячи чисток и десять тысяч массажей. Не веришь, что эта хрупкость выживает там при минус тридцать, а иногда и пятьдесят. В процессе труда дантист влюбился. С новыми зубами невозможно было устоять. Высадил у нас почти целую бутылку самой дорогой украинской водки. Мы тогда были после чистки, но тоже чокались за все хорошее. Но наутро позвонил, чтобы отказаться от проекта поездки с пациенткой в Карловы Вары. Робость охватила. Двадцать лет разницы. Не смог преодолеть, и вместо женитьбы на русской улетел на месяц к дочкам в Новую Зеландию.
Что ж. Составили анкету. “Медсестра? Сестра милосердия?” – “Напиши, – смутилась, – терапевт- мануалист”. Сделали снимки для Интернета. На нашей террасе. Никаких намеков на достоинства. Никаких купальников. Ни даже декольте. Было раннее утро, на заднем плане сверкал крестик на маленьком зеленом куполе собора Марии Снежной – самого высокого в Праге, она же “матерь городов”.
А вечером – в обратный путь.
В начале года пришло письмо. К двоюродному брату, который решил стать таксистом, сели седоки, только что освободившиеся из мест там не столь отдаленных. Забили брата до смерти, а послесожгли вместе с машиной. И это еще не все. 31 декабря, когда спешила домой, саму ударили сзади по голове бутылкой, отняли сумку, где было все – деньги, документы.
Восстановила. Деньги снова заработала.
И летом снова приехала. Только на этот раз вместе с дочкой и транзитом. Московский поезд приходит утром в полшестого. Перепаковали их в наш европейский чемодан на бесшумных колесиках (там, куда направлялись, есть “Закон о тишине”). Просидели до обеда, а потом снова на тот же Главни надражи, где посадили на местный. До Праги добиралась трое суток. Отсюда до границы было три часа.
С германской стороны невесту ждали.
·
С закрытыми глазами мы воскресаем под ее руками, которые умеют все, включая глубокий массаж. Не мозгов, конечно. Но экстремалы оздоровления теряли голову. Как женщины, так и мужчины.
Почему ж, блин, там не сложилось?
Располагая как вагиной, так и простатой, считаем, как Томас Манн: “Достоевский, но – в меру”. Достаточно работы на поверхности. Поверхность – это все. Включая принцип современной эстетики.
Она не настаивает на глубоком. Даже одобряет буржуазную умеренность. Вспоминает, что побочными эффектами бывали и разводы.
Между делом посвящает в новую жизнь.
Тоже глубинка, только европейская. Достопримечательности? Развалины замка. Надо подниматься по булыжной дороге в еловом лесу, минуя крест, поставленный в память двух местных любовников, разбившихся на мотоцикле. Тоже были богатые наследники. Выход на поляну, потом по дощатой лестнице, а с развалин открывается вид на долину – летом зеленую, зимой белую. Через нее она, как на родине, бегает на лыжах. Большая часть пространства, видимого сверху, принадлежит теперь и ей. Среди полей темнеют рощи и небольшие леса. Но есть и большие, уходящие за горизонт, который лесами, собственно, и окружен. Деревня внизу, как на ладони. Ферма, основанная в 1666 году, ровно за триста лет до ее рождения на Камчатке, прилегает к церкви, где чтят память погибших на Восточном фронте. Там постоянно горят свечи перед фотостендом типа “наши ударники”. Только на нем красивые ребята в фашистской форме. Большинство, к чему привыкнуть трудно, с ее теперешней фамилией. Свёкр болтушка, особенно за пивом. Свекровь – та носится по всей усадьбе, как коза. Почистила их, омолодила.
По утрам отвозит Вику в школу за двадцать километров.
Ввела новую программу по оздоровлению, так что гостиница их, которая при ферме, процветает. Как и все хозяйство, которое взглядом не окинешь, поскольку уходит оно с лесами за горизонт.
За пределами видимости есть постоялый двор с рестораном, куда приезжают со всей округи. Там варят свое пиво, говорят, хорошее. Побывала и в самом Мюнхене. Раз на празднике урожая, когда супруг проводил коня там под узцы, тогда как она стояла в телеге в народном наряде с венком из васильков и полевых ромашек – национальные баварские цвета. Другой раз на Октоберфест. Такой праздник пива, на который со всего мира, не говоря о Неметчине, народу собирается до семи миллионов.
Но пива она не пьет, конечно. Только воду, которая там очень чистая. Как, впрочем, все, навоз включая. Конские яблоки. Сколько вывозит этого добра в поля! Водит и трактор, и другую сельхозтехнику. А так дальше Регенсбурга не бывает, и то не чаще, чем раз в месяц-два. Вика увлеклась домашним скотом, хочет стать ветеринаршей. Второй год их кони получают первые места на осеннем празднике Обербайерн – Верхней, то есть, Баварщины.
Супруг продолжает ездить на завод за тридцать километров. Там он рабочий класс. Но дома сам себе хозяин. Правда, такой, которого мало что волнует с тех пор, как забросил Интернет. Конечно, она над ним работает. Собственным глазам не поверил, сколько говна в себе носил. Экологически там чисто, но камни по горшку так просто барабанили. Стал таким молодым, что принимают за сына. Но впечатление, что женщины не волнуют вообще. Их до нее и не было. Откуда там взяться? Только из Интернета. Как до нее решал вопрос, остается тайной. Наверное, онанировал. Так предполагает, потому что в первую брачную попросил сделать хэнд-джоб. Что такое? Не сразу догадалась. О прошлом рассказал только, что раз коллеги завезли в бордель. Есть такой там в Регенсбурге, на окраине. Под названием “Эрос-центр”. Час отмучился взаперти с мулаткой. Она по его просьбе кричала на весь центр, а он просто, сложа руки, сидел в своих заводских наушниках. Это до евро было: дал двести дойчемарок и еще столько же, чтобы коллегам рассказала, какой он крутой.
И вообще. Звезд с неба не хватает. До женитьбы никак не мог получить охотничий билет, только в тире удовлетворялся. Но она помогла ему выучить все деревья, растения и травы его страны. Сдал, наконец, свой гос. В дипломе написано: “Немецкий Охотник”.
Очень тем горд.
Теперь имеет право на охоту в собственных лесах.
Уезжает обычно с вечера. В маскировочной одежде. Даже майка камуфляжная – точь-в-точь, как на том парне, у которого был самый большой из встреченных ею в жизни. Свисал так, что прикрыться не мог. Командир группы спецназа, которую после Чечни она ставила на ноги в профилактории…
Ну а супруг там влезает на свои вышки типа, как в концлагере. Там, на площадке под навесом, все. Ружья с самой лучшей оптикой. Переносной химический туалет, уничтожающий запах. Можно сказать, что там живет. На заре видит птиц, зверей. Кто только на него там не выходит. Кабаны. Косули. Лоси. Ветвистые олени. Сначала не верила, но Ротхаммер напечатал в городе и по всем номерам гостиницы, где на стенах были только католические их кресты, развесил фотки, которые настрелял фоторужьем.
Там была комната в рабочем общежитии. Последние год-два даже без газовой плиты – готовила на плитке со спиралью.
Теперь есть все.
Карточка, конечно, платиновая.
·
Проводив в обратный путь (уже не на московский скорый, просто до парковки “Slovan”), мы возвращаемся, переживая чужеродность островерхой красоты заката. В четыре руки раздвигаем, сводим,
