Ардууса, но и не сможет помешать самому Ардуусу. Она будет, словно холодный пепел под ногами твоего войска!
– А прочее? – процедил сквозь зубы Пурус. – Что с Бараггалом?
– Бараггал пока недоступен, – вздохнул Энимал. – Но рано или поздно мы вернемся туда. И не обходным путем, а напрямик. Я чувствую, Энки готов принять наши жертвы. Искупление прегрешений идет полным ходом.
– Сколько казнено за последнюю неделю? – спросил Пурус.
– Всего лишь пятьдесят человек, – вздохнул Энимал. – Мало, но мы ведь не казним просто так? Только за деяния, совершенные или умышленные. За противление святости и благочестию. За поклонение злу и грязную магию, хотя я-то считаю всю магию грязной. Но нам нужно быть чистыми перед Энки, чтобы заслужить его помощь. Конечно, если случится война.
– А она может не случиться? – спросил Пурус.
– Это решает Энки, – пожал плечами Энимал. – Уверен, что полчища богомерзкого Телоха за рекой Утукагавой будут ждать, когда Светлая Пустошь пожрет Ардуус, чтобы подобрать наши кости. Но они дикари. Что они могут знать об Энки и его силе? Стены Раппу и Алки высоки. Твое войско велико. Тебе нечего бояться, император.
– Разве я говорил о страхе? – удивился Пурус. – Я говорил о сроках.
– Я не провидец, – покачал головой Энимал. – Я священник. Я тот, кто стоит у престола Энки, чтобы молиться за престол короля Пуруса! Я тот, кто льет кровь нечестивцев, чтобы сохранить кровь благостных. Разве не этого ты хочешь от меня, мой император?
«Хочу, чтобы ты прыгнул с высоты моей цитадели, – подумал Пурус. – Но только после того, как сброшу с нее Русатоса и Флавуса Белуа. Живых или мертвых. Пришло время. Куда пропал этот проклятый король Эбаббара! Уже пять дней не отвечает ни вестью, ни магией! Неужели скрылся? Спрятался? Забился в щель, как крыса?»
– Ужас наполняет город, – произнес Пурус вслух. – Ужасом тянет со Светлой Пустоши, даже я здесь наверху чувствую его. И таким же ужасом отдает с площадей Ардууса.
– Сыростью тянет от мокрого, когда оно высыхает, – ответил Энимал. – Это не тот ужас, которого следует бояться. И ужас твоих подданных – это страх перед твоей волей, император. Твои подданные боятся тебя. И это хорошо, потому что ужас – это то, что объединяет всех. Ужас – то, что делает всех равными. Главное, чтобы тебя боялись больше, чем Светлую Пустошь. Более, чем кого-либо. И я все сделаю для этого!
Ирис начала приходить в себя уже через день после отбытия Игниса. Алиус Алитер пытался протестовать, кричать, что ей еще месяц даже голову нельзя поднимать, но Ирис стискивала зубы и сначала приподнималась на локтях, на второй день пыталась сидеть, на третий садилась, а концу недели уже медленно ходила по комнате. И все это время она не выпускала из рук свои луки и стрелы. Гладила их, прижимала к щеке, клала под подушку, прикладывала к больному месту. Алиус только качал головой, потому как понял, что ни увещевания, ни уговоры на жену Игниса Тотум не действуют. Она ходила, дышала, шевелилась, двигала руками и ногами, изгибала тело, делала все, чтобы вновь быть сильной и здоровой. Очень сильной, Алиус Алитер даже присвистнул, когда однажды попытался натянуть тугой лук, тетиву на который Ирис набрасывала играючи, зажав лук ногами и сгибая его о колено.
– Как ты это делаешь? – восхитился Алиус, возвращая лук Ирис.
– Ты не слабее меня, – успокоила она угодника, морщась от боли, но тем не менее с удивительной легкостью подтягивая тетиву к щеке. – Ты же не будешь завидовать лошади за ее быстроту? Лошадь родилась, чтобы скакать, мчаться галопом, преодолевать лиги и лиги. А я родилась, чтобы стрелять из лука. Вот и все.
– Только для этого? – подала голос маленькая Ува, которая не сводила с Ирис глаз ни на секунду.
– Не только, – успокоила ее Ирис. – Для всего. Для того, чтобы любить, ненавидеть, сражаться, оберегать. Для разного. Послушай. – Она повернулась к Алиусу и, краснея, спросила: – У меня возобновились росы. Через семь лет. Это значит…
– Это значит, что ты можешь иметь детей, – зажег свет в глазах Ирис Алиус. – Думаешь, просто так Ува едва не выдала себя?
– Выдала, – надула губы Ува. – Кто-то вцепился в мой отблеск, но не успел нащупать. Я почувствовала. Ничего, пусть поищет.
– Эх, – покачал головой Алиус и в который раз принялся показывать, где лежат упакованные мешки, как выйти из дома, куда бежать, где скрываться.
– Неужели ты думаешь, что мы тебя бросим? – снова дула губы Ува.
– Уверен, – строго отвечал Алиус. – Потому что то, что в тебе кроется, дочь, важнее и меня, и даже Ирис, и многого другого. Если это попадет в руки врага – мало того что тебя убьют, убить могут еще многих, многих и многих!
– Сотни-сотни-сотни тысяч? – скребла лоб ноготками Ува.
– Всех! – уверял ее Алиус.
– Это плохо, – сокрушалась Ува. – Ну уж Ирис-то нельзя убивать! Ей еще нужно ребенка родить Игнису. А потом вырастить его, а потом…
Перечислять то, что следовало сделать Ирис, Ува могла бесконечно. Как раз этим она и занималась, когда Алиус однажды явился бледным и взмокшим. Он тут же запер изнутри дверь и приказал дочери и Ирис одеваться.
