так что следы без людей удивить не должны. Здесь оставим все как есть. Старик проснется, пусть придумывает сам, что у него приключилось. Может, даже возгордится. Помоги встать. Вот так, хорошо. А ты сильная девочка.
– А ты болтун, – не выдержала Лава.
– Ты уж выбирай, – тихо засмеялся Литус. – Или я буду болтать, или выть. Не забыла? Нам вниз по улице. Всегда вниз. Пройти нужно немного. Лиги полторы. Ну – две. В порту – к правому пирсу. Там ряд лавок и магазинчиков. Ищи тот, что с зеленой крышей. Поняла?
«А ты не пойдешь, что ли?» – хотела спросить Лава, но не спросила. Показавшийся вдруг огромным и тяжелым Литус медленно, опираясь на нее и на стену, побрел вдоль стены к выходу, и Лава поняла, что все это время он сидел в растекшейся по полу крови, и она тоже стояла на коленях в крови, но чиститься было уже поздно, да и как?
Литус выбрался на улицу почти самостоятельно. Подождал, пока Лава прикроет за ними дверь, собрал со стены налепившийся на нее снег и отправил его в рот, потом посмотрел мутными глазами на Лаву.
– Тепло, поэтому снег липкий. Море рядом. Море Тамту. Давай сюда сетку. Набрасывай на нас. И прижимайся ко мне. Прости, но мне придется опираться на тебя. Отработаю потом.
Литус потерял сознание через десяток шагов. Захрипел и привалился к Лаве каменным столбом, безвольной тушей. Она присела от тяжести, потом подставила плечо, взвалила неподъемное, но еще живое тело на себя и пошла, медленно переставляя ноги, вниз по улице. Как ей говорили ее напарники по воинским упражнениям в Ардуусе? Девка! Это-то тебе зачем? Ну, парни садятся друг другу на шею да приседают для крепости ног, а тебе-то какой интерес? Ты где тяжести таскать собралась? Да и какой это интерес потного мужика на шею мостить?
– Ничего, – отшучивалась Лава, но на шею сажала кого пощуплее. – Лучше сейчас привыкнуть, а то замуж выйду, будет в диковинку.
Да, похоже, тогда надо было сажать кого потяжелее.
Она шла медленно. Тяжесть была такой, что темнело в глазах. Но Литус продолжал дышать. Тихо, с хрипом, но дышать. И каждый его вдох, каждый выдох прибавляли ей крохотную толику силы.
Горожан почти не было, а те, что случались, торопились пробежать мимо по своим делам, и уж во всяком случае побыстрей убраться с улиц, заполненных липким снегом и странным, как будто соленым ветром. А потом Лава увидела море. Оно оказалось неожиданно светло-серым, а не синим или зеленым, как рассказывали о море в Ардуусе. Серые волны бежали из мутной дали в порт, бились о камни, качали облепленные снегом крутобокие корабли, которых все же было немного, как было немного и людей в порту. Точнее, их вовсе не было, только тянулся от одного из двух уходящих в волны причалов ряд сарайчиков и лавок, и определить, у какого из них зеленая крыша, не было никакой возможности, потому что все было залеплено снегом, все. И Лава двинулась к мальчишке, который пытался сдвигать широким деревянным заступом снег прочь от одной из лавок, чтобы спросить его о магазинчике с зеленой крышей, но вдруг увидела скуластое лицо, неотличимое от лица Лауруса, долго вспоминала, как же все-таки зовут бывшего карапуза, которому должно уже было исполниться двенадцать, и наконец выдохнула:
– Гладиос!
– Да? – обернулся мальчишка, замер, расширил глаза, когда Лава сдернула с себя и своей ноши сетку, и тут же бросился в лавку, когда Лава прошептала: – Помоги, Гладиос. Я твоя тетка.
…Они катили тележку вдвоем – Гладиос и его одиннадцатилетняя сестренка Арма. Уложили в нее Литуса, который уже не приходил в сознание, только тяжело дышал, и накрыли его рогожей. Лава шла сзади невидимой, и Гладиос то и дело оглядывался, не в силах поверить, что можно вот так скрыться с глаз, пусть даже и снег кружился вокруг так, что не было ничего видно в пяти шагах, и, судя по лицу, уже строил планы, как можно использовать столь чудесное снаряжение. Арма шмыгала носом и то и дело размазывала по щекам слезы.
Дом Лауруса оказался довольно далеко, но Лава не замечала ни расстояния, ни слез, что текли по ее щекам. Пошатываясь не от усталости, а от чего-то непонятного, она то смотрела на тележку, то на море, но, как ей казалось, слышала тяжелое дыхание бастарда. Дорожка петляла вдоль берега, пока, миновав трущобы, не повернула по узкой улице к торчащему на оголовке каменистого мыса маяку. Здесь, среди десятка глинобитных домиков, и отыскался укромный домишко. За воротами радостно и одновременно тревожно гавкнула собака, загремел засов, в створе показалось встревоженное, залепленное снегом лицо жены Лауруса Авы, которая совсем не изменилась с того дня, как Лава видела ее в последний раз, разве только счастья прибавилось в морщинках вокруг глаз. Но теперь это счастье мешалось с тревогой.
– А ну-ка? – резво прикрыл ворота Гладиос. – Мам, смотри. Давай!
Лава стянула с себя сетку, и Ава испуганно вскрикнула. Секунду стояла, не зная, что делать, а потом все-таки шагнула вперед, обняла сестру мужа, прижала ее к себе.
– Тут человек, – снова не удержала слезы Лава. – Надо помочь!
– Литус! – прошептала Ава, подняв рогожу. – А ну-ка, быстрее! Арма! Воду на плиту! Гладиос! Бегом в дом, разбери лежак в горнице! Ну что, перенесем? Что же это такое-то?
Собака крутилась под ногами, в доме пахло свежей выпечкой, дети Лауруса суетились, помогая матери, и слезы, которые Лава так и не выплакала в ту страшную ночь в Ардуусе, теперь текли неостановимо.
