– Я и говорю, до утра, – бормотал Ленивец. – Потому что никак мы до плеши раньше утра не успеем.
– И в дерьме я копаюсь, а не ты, – поправил Ленивца Куцый. – Дерьмо-то твое, значит, для тебя оно и не совсем дерьмо.
– Дерьмо – оно по-любому дерьмо, – не согласился Ленивец. – Оно мое вот только когда во мне, или сразу после. А чуть полежало – уже не мое, а обычное дерьмо. И мне его, тем более с водой размоченное, на бруствер закидывать никакого удовольствия нет. Тем более что у тебя, Куцый, ботинки прорезиненные, а у меня сапоги кирзовые, они воду пропускают, и теперь у меня ноги сырые.
– А ты бы не жрал чужую гречку, и ноги бы у тебя сухие были, – отвечал ему Куцый.
– А ты бы не заглядывался на Станину, и сам бы гречку ел, – бормотал Ленивец. – Тогда бы и ноги были сухие, и я бы по пяткам не получил.
– Ты же боли не чувствуешь? – поддел Ленивца Куцый.
– Я в пятках не чувствую, – признался Ленивец. – А в голове очень даже. Когда Кудр меня по пяткам бил, я головой о край бункера стучался. Очень больно было. Подумал даже, что еще пару раз ударит, я и вовсе в обморок отъеду. И что тогда делать? Оживляж же закончился!
– Да, – задумался Куцый. – А откуда Кудр оживляж берет?
– А ты не знаешь? – удивился Ленивец.
– Нет, – признался Куцый. – Ты же не рассказал мне в прошлый раз.
– А банку гречки дашь, если Мякиш еще принесет? – спросил Ленивец.
– Не, – не согласился Куцый. – Кильку дам. А гречку не дам. Она мне самому пригодится.
– Да не даст тебе Станина! – Ленивец в сердцах выпрямился, темной тушей последние ночные проблески с неба загородил. – Грудь потрогать, может, и даст, а больше – ничего. Ты бы Панкрата спросил, много ли он со Станины удовольствия получил?
– Много? – переспросил Куцый.
– Да нисколько! – плюнул Ленивец. – Думаешь, Кудр ее для себя сберегает? Она ему оживляж делает.
– Как это? – не понял Куцый.
– А так, – пожал плечами Ленивец. – В поселки бабы детей рожают, а Станина яйца откладывает. Оттого Кудр и трясется над ней. Он их на холод сразу тащит и выдерживает там. Месяц держит. Я видел сетку с яйцами, когда банки выдалбливал. Через месяц из тех яиц оживляж и получается. Понял?
– Понял, – ошарашено пролепетал Куцый. – Так она вроде как… курица?
– Какая же она курица? – не понял Ленивец. – Думаешь, курица стала бы меня по затылку колотушкой стучать? Она баба, но с яйцами. Обычная баба, только яйца несет. Нет, по-первости, когда Кудр узнал о таком деле, она еще стройной девчонкой была. Мне Мякиш по секрету рассказывал. Мякиш старый, это он только кажется молодым, а так-то он почти как Кудр. Вот Кудр и разрешил ей первое яйцо высидеть. Ну, как курица высиживает. Понятно, что она сесть на него не смогла. В ладонях носила, ныла о чем-то. Языка-то у нее с рождения нет, вот она и ныла. Улыбалась еще. А потом из яйца вылупился Панкрат.
– Кто вылупился? – не понял Куцый.
– Панкрат, кто еще, – ответил Ленивец. – А ты не знал, что ли? Ты видел, что у него пупка нет? Это потому, что он из яйца.
– Подожди! – вовсе отбросил лопату Куцый. – Но Панкрат же большой, а оживляж – маленький.
– И яйцо было маленьким, – уверил его Ленивец. – Панкрат, когда родился, вроде цыпленка оказался. Она его тоже в ладонях носила. Кормила из пипетки. Вот и выкормила на свою голову. А теперь он на нее и смотрит, как петух на курицу. Если бы не Кудр, давно бы оседлал…
– Подожди, – замотал головой Куцый, поморщившись от вони. – Но как же оживляж оживляжем сделался?
– Этого я не знаю, – вздохнул Ленивец. – Мякиш об этом не рассказывает. Но Панкрат как-то обмолвился, что этот Мякиш и сам вроде Станины, хоть и с копытами и с симметрией. И что он никакой Мякишу в его станинском деле не помощник. И что одна польза от того, что Мякиш – вроде Станины, что пихает в себя разное. А тут как раз его лихоманка скрутила, так вот он первый оживляжем и вылечился. Хотя поначалу просто яйцо у Кудра спер и холодненькое в себя пихал.
Тошнота подступила к самому горлу Куцего. Хотел тут же выворотить себя наизнанку, но не смог. Только глаза начал тереть. Не хватало еще прямо вот тут в грязной траншее уснуть! А может, ну ее, эту Станину? И не говорит ничего, только мычит. И деревянная нога у Кудра тяжелая. А у Панкрата пупка нет. В поселок надо возвращаться. Конечно, консервы – дело хорошее, но зато траншея – дело плохое.
– Ленивец, а ты почему в караульные пошел? – спросил Куцый напарника. – У тебя же отец на поселке, вроде как, кузнец? Богатый мужик.
– Бил он меня, – признался Ленивец. – Лениться не давал. А как же я не могу лениться, если я Ленивец? Вот я и ушел. Да и потом, есть еще одна причина. Только она редко повторяется.
– Ты о мертвяках, что ли? – вспомнил Куцый. Панкрат рассказывал, что Ленивец только из-за мертвяков остался. Что слаще добычи от мертвяка ничего нет. И хотя добычу от последнего мертвяка уже два года назад доели, Ленивцу до сих пор мертвячья тошнота чудится. – Тебя от мертвечины, что ли, рвет?
– Дурак! – постучал себя по голове Ленивец. – Тошнота – это знак! Перед тем, как мертвяк появляется, тошнота подступает. А потом уж никакой тошноты, только сладость.
