В ту ночь рев шторма заглушал все звуки, и Том, погруженный в воспоминания об отце, ничего не слышал. Не слышал крика Изабель, звавшей на помощь.
Глава 9
– Сделать тебе чаю? – спросил Том, не представляя, чем может помочь. Он был по натуре обстоятельным и практичным, умел обращаться с инструментами, чинить неисправности и мастерить. Но перед лицом убитой горем жены он чувствовал полную беспомощность.
Изабель не подняла головы, и он предпринял новую попытку.
– Может, дать обезболивающего? – Смотрителей учили оказывать первую помощь, и они знали, что делать, если утонувшего еще можно спасти, как поступать при переохлаждении или обгорании, как дезинфицировать раны и даже ампутировать. Однако этот курс не включал изучения гинекологии, и что делать в случае угрозы выкидыша, Том совершенно не представлял.
После того шторма прошло два дня. У Изабель продолжалось кровотечение, но она запрещала Тому радировать о помощи. Всю ту злополучную ночь он провел на маяке и, погасив его на рассвете, вернулся домой совершенно разбитым. Войдя в спальню, он увидел скорчившуюся Изабель и перепачканные кровью простыни на кровати. В ее глазах было такое отчаяние, что у Тома оборвалось сердце.
– Мне так жаль, Том, – прошептала она. – Ты даже представить себе не можешь! – Тут на нее накатила новая волна боли, и она, застонав, прижала руки к животу. – Зачем теперь нужен доктор? Ребенка все равно больше нет! – Ее взгляд метался по комнате, не в силах остановиться на чем-то одном. – Неужели я проклята? – пробормотала она. – Ведь столько женщин рожают, и ничего!
– Изз, перестань, не говори так!
– Это я виновата, Том. Я и только я!
– Все не так, Изз. – Он прижал ее голову к своей груди и принялся целовать волосы. – У нас еще будут дети. И когда их станет пятеро и они будут вечно вертеться под ногами, все случившееся покажется страшным сном. Давай посидим на веранде. Тебе это пойдет на пользу.
Усадив Изабель в плетеное кресло, он накрыл ее голубым одеялом в клетку и устроился рядом. Они вместе смотрели, как по осеннему небу плыл солнечный диск.
Изабель вспомнилось, каким пустынным ей показался остров, когда она только вступила на его землю, но постепенно она, как и Том, научилась замечать малейшие перемены, наполнявшие его жизнью. Облака собирались в группы и бороздили небо. Форма волн зависела от ветра и времени года и могла рассказать о погоде на завтра, если уметь по ней ориентироваться. Она познакомилась с птицами, которых время от времени каким-то чудом приносило сюда ветром, будто те были семенами, подхваченными его порывами, или водорослями, выброшенными на берег.
Она посмотрела на две одинокие сосны, оплакивавшие свою уединенность.
– Здесь не хватает деревьев, – неожиданно сказала она. – Я скучаю по лесам, Том. По их листьям, запаху и тому, что их много. Господи, Том, мне так не хватает животных, тех же самых кенгуру! Как мне всего этого не хватает!
– Я знаю, Изз, милая.
– А ты разве не скучаешь?
– Ты – единственное на свете существо, которое мне нужно в жизни, и ты со мной рядом. Остальное не так важно. Все образуется, нужно просто подождать.
Как бы часто и старательно Изабель ни убиралась, с пылью справиться было просто невозможно. Она постоянно присутствовала буквально везде: на их свадебной фотографии, на снимке Хью и Элфи в новенькой форме, сделанном почти сразу после того, как они в 1916 году записались добровольцами. Они довольно улыбались, будто получили приглашение на вечеринку. Конечно, не самые рослые ребята в Австралийских Императорских силах, но зато полные энтузиазма и такие лихие в новеньких шляпах с широкими опущенными полями.
В ее коробке для шитья царил рабочий порядок, совсем не похожий на ту безупречность, в которой содержались швейные принадлежности матери. Детали рубашки для крещения были сколоты булавками, но еще не сшиты вместе.
На туалетном столике стояла шкатулка, сделанная Томом, где рядом с маленьким жемчужным ожерельем, подаренным им на свадьбу, лежали несколько черепаховых гребней и расческа для волос.
Изабель медленно обошла гостиную: в глаза бросился тонкий слой уже успевшей осесть пыли, потрескавшаяся штукатурка в оконной раме, потертые края темно-синего коврика. Возле камина надо было подмести, а занавески на окнах выцвели и деформировались из-за вечных капризов погоды. Сама мысль о том, что надо убраться, окончательно лишала ее остатков сил. Всего несколько недель назад ее переполняло ожидание и она была полна энергии. А теперь вдруг комната стала походить на могилу и жизнь потеряла всякий смысл.
Она открыла альбом с фотографиями, который мать подарила ей перед отъездом, и стала разглядывать свои детские снимки с логотипом фотоателье «Гутчер» на обратной стороне. Вот снимок родителей в день свадьбы, а вот фотография дома. Изабель провела пальцем по краям кружевной салфетки, которую бабушка сама расшила себе в приданое. Она подошла к пианино и открыла крышку.
Ореховое дерево в нескольких местах треснуло. Над клавиатурой золотым тиснением были выбиты слова: «Ивзстафф, Лондон». Она часто представляла себе путь, который проделал этот музыкальный инструмент, пока добирался до Австралии, и как могла бы сложиться его судьба, окажись он в английском доме или школе, где клавиши бы стерлись под маленькими неумелыми пальцами детишек, или даже на сцене. А вышло так, что пианино, вопреки всякому здравому смыслу, оказалось на далеком острове и его звучание украли одиночество и погода.
Она нажала клавишу «до», но так медленно, что не раздалось никакого звука. Теплая поверхность из слоновой кости напомнила ей подушечки пальцев бабушки, и на нее нахлынули воспоминания об изнурительных уроках музыки после обеда. Гамма ля-бемоль мажор в одну октаву, затем в две, потом в три. Звук удара крикетного мяча по дереву: это Хью и Элфи играли на улице, а она, «маленькая леди», «приобретала знания» и выслушивала неустанные напоминания бабушки о том, как важно не опускать запястья. «Но это же глупо – играть гаммы!» – возмущалась Изабель. «Но зато очень полезно, малышка», – успокаивала ее бабушка. «А можно мне поиграть в крикет, бабуль? Совсем чуть-чуть, а потом я сразу вернусь». «Крикет – это игра не для девушек. Ну же, хватит капризничать. А теперь – этюд Шопена», – не сдавалась бабушка, открывая ноты со следами маленьких перепачканных шоколадом пальчиков и исчерканные карандашными заметками.
Изабель нежно провела пальцем по клавише. Ей вдруг ужасно захотелось снова оказаться в прошлом, но не в том, где уроки музыки, а в том, где она могла выскочить во двор и, подобрав юбку, занять пост игрока, охраняющего ворота, во время игры братьев в крикет. Она принялась нажимать на другие клавиши, будто они могли воплотить ее мечту в жизнь. Но в ответ раздалось лишь приглушенное постукивание их о дерево там, где стерся фетр.
– Бесполезно! От него никакого толку! Как и от меня! – сказала она Тому, который вошел в гостиную, и заплакала.
Через два дня они стояли возле утеса.
Том вбил в землю небольшой крест, который сделал из прибитой к берегу доски, и убедился, что тот держится прочно. По просьбе жены он вырезал на нем надпись: «31 мая 1922 года. Вечная память».
Том взял лопату и вырыл яму для куста розмарина, который принес из их палисадника. На него вдруг накатился такой сильный приступ тошноты, что даже вспотели ладони.
Изабель стояла на утесе и сверху наблюдала, как пришвартовывался «Уинворд спирит». Вскоре Ральф и Блюи сойдут на берег, и встречать их ей не хотелось. Когда перебросили трап, с ними сошел и еще какой-то человек, хотя с маяком все было в порядке и никакого ремонта не требовалось.
Том поднялся к ней по тропинке, а приехавшие задержались на пристани. После морской качки незнакомец с черным чемоданчиком явно чувствовал себя не в своей тарелке.
