Элли немного огорчилась, но она знала, что только Великий Гудвин вернет ее в Канзас, и поэтому распрощалась с друзьями и снова отправилась в путь по дороге, вымощенной желтым кирпичом.
Страшила
Элли шла уже несколько часов и устала. Она присела отдохнуть у голубой изгороди, за которой расстилалось поле спелой пшеницы.
Около изгороди стоял длинный шест, на нем торчало соломенное чучело – отгонять птиц. Голова чучела была сделана из мешочка, набитого соломой, с нарисованными на нем глазами и ртом, так что получалось смешное человеческое лицо. Чучело было одето в поношенный голубой кафтан; кое-где из прорех кафтана торчала солома. На голове была старая потертая шляпа, с которой были срезаны бубенчики, на ногах – старые голубые ботфорты, какие носили мужчины в этой стране.
Чучело имело забавный и вместе с тем добродушный вид.
Элли внимательно разглядывала смешное разрисованное лицо чучела и удивилась, увидев, что оно вдруг подмигнуло ей правым глазом. Она решила, что ей почудилось: ведь чучела никогда не мигают в Канзасе. Но фигура закивала головой с самым дружеским видом.
Элли испугалась, а храбрый Тотошка с лаем набросился на изгородь, за которой был шест с чучелом.
– Спокойной ночи! – сказало чучело немного хриплым голосом. – Простите, я хотел сказать – добрый день!
– Ты умеешь говорить? – удивилась Элли.
– Не очень хорошо, – призналось чучело. – Еще путаю некоторые слова, ведь меня так недавно сделали. Как ты поживаешь?
– Спасибо, хорошо! Скажи, нет ли у тебя заветного желания?
– У меня? О, у меня целая куча желаний! – И чучело скороговоркой начало перечислять: – Во-первых, мне нужны серебряные бубенчики на шляпу, во-вторых, мне нужны новые сапоги, в-третьих…
– О, хватит, хватит, – перебила Элли. – Какое из них самое-самое заветное?
– Самое-самое? – Чучело задумалось. – Чтобы меня посадили на кол!
– Да ты и так сидишь на колу, – рассмеялась Элли.
– А ведь и в самом деле, – согласилось чучело. – Видишь, какой я путник… то есть нет, путаник. Значит, меня нужно снять. Очень скучно торчать здесь день и ночь и пугать противных ворон, которые, кстати сказать, совсем меня не боятся.
Элли наклонила кол и, вцепившись обеими руками в чучело, стащила его.
– Чрезвычайно сознателен… то есть признателен, – пропыхтело чучело, очутившись на земле. – Я чувствую себя прямо новым человеком. Если бы еще получить серебряные бубенчики на шляпу да новые сапоги!
Чучело заботливо расправило кафтан, стряхнуло с себя соломинки и, шаркнув ножкой по земле, представилось девочке:
– Страшила!
– Что ты говоришь? – не поняла Элли.
– Я говорю: Страшила. Это меня так назвали: ведь я должен пугать ворон. А тебя как зовут?
– Элли.
– Красивое имя! – сказал Страшила.
Элли смотрела на него с удивлением. Она не могла понять, как чучело, набитое соломой и с нарисованным лицом, ходит и говорит.
Но тут возмутился Тотошка и с негодованием воскликнул:
– А почему ты со мной не здороваешься?
– Ах, виноват, виноват! – извинился Страшила и пожал песику лапу. – Честь имею представиться: Страшила!
– Очень приятно! А я Тото! Но близким друзьям позволительно звать меня Тотошкой!
– Ах, Страшила, как я рада, что исполнила самое заветное твое желание! – сказала Элли.
– Извини, Элли, – Страшила снова шаркнул ножкой, – но я, оказывается, ошибся. Мое самое заветное желание – получить мозги!
– Мозги?
– Ну да, мозги. Очень хорошо, простите, неприятно, когда голова у тебя набита соломой…
– Как же тебе не стыдно обманывать? – с упреком спросила Элли.
– А что значит – обманывать? Меня сделали только вчера, и я ничего не знаю…
– Откуда же ты узнал, что у тебя в голове солома, а у людей – мозги?
– Это мне сказала одна ворона, когда я с ней ссорился. Дело, видишь ли, Элли, было так. Сегодня утром поблизости от меня летала большая взъерошенная ворона и не столько клевала пшеницу, сколько выбивала из нее на землю зерна. Потом она нахально уселась на мое плечо и клюнула меня в щеку. «Кагги-карр! – насмешливо прокричала ворона. – Вот так чучело! Толку-то от него ничуть! Какой это чудак фермер думал, что мы, вороны, будем его бояться?..» Ты понимаешь, Элли, я страшно рассмеялся… то есть рассердился и изо всех сил пытался заговорить. И какова была моя радость, когда это мне удалось. Но, понятно, у меня сначала выходило не очень складно. «Пш… пш… пшла прочь, гадкая! – закричал я. – Нс… нс… не смей клевать меня! Я прт… шрт… я страшный!» Я даже сумел ловко сбросить ворону с плеча, схватив ее за крыло рукой. Ворона, впрочем, ничуть не смутилась и принялась нагло клевать колосья прямо передо мной. «Эка, удивил! – сказала она. – Точно я не знаю, что в стране Гудвина и чучело сможет заговорить, если сильно захочет! А все равно я тебя не боюсь! С шеста ведь не слезешь!» – «Пшш… пшш… Пшла! Ах я, несчастный», – чуть не захохотал… простите, зарыдал я. И правда, куда я годен? Даже поля от ворон уберечь не могу. И слова все время говорю не те, что нужно.
При всем своем нахальстве эта ворона была, по-видимому, добрая птица, – продолжал Страшила. – Ей стало меня жаль. «А ты не печалься так! – хрипло сказала она мне. – Если бы у тебя были мозги в голове, ты был бы как все люди! Мозги – единственно стоящая вещь у вороны… и у человека!» Вот так-то я и узнал, что у людей бывают мозги, а у меня их нет. Я грустно… то есть весело, закричал: «Эй-гей-гей-го! Да здравствуют мозги! Я себе обязательно их раздобуду!..» Но ворона очень капризная птица, и она сразу охладила мою радость. «Кагги-карр!.. – захохотала она. – Коли нет мозгов, так и не будет! Карр-карр!..» И она улетела, а вскоре пришли вы с Тотошкой, – закончил Страшила свой рассказ. – Вот теперь, Элли, скажи: сможешь ты дать мне мозги?
– Нет, что ты! Это может сделать разве только Гудвин в Изумрудном городе. Я как раз сама иду к нему просить, чтобы он вернул меня в Канзас, к папе и маме.
– А где это Изумрудный город и кто такой Гудвин?
– Разве ты не знаешь?
– Нет, – печально ответил Страшила. – Я ничего не знаю. Ты же видишь, я набит соломой и у меня совсем нет мозгов.
– Ох, как мне тебя жалко! – вздохнула девочка.
– Спасибо! А если я пойду с тобой в Изумрудный город, Гудвин обязательно даст мне мозги?
– Не знаю. Но если Великий Гудвин и не даст тебе мозгов, хуже не будет, чем теперь.
– Это верно, – сказал Страшила. – Видишь ли, – доверчиво продолжал он, – меня нельзя ранить, так как я набит соломой. Ты можешь насквозь проткнуть меня иглой, и мне не будет больно. Но я не хочу, чтобы люди называли меня глупцом, а разве без мозгов чему-нибудь научишься?
– Бедный! – сказала Элли. – Пойдем с нами! Я попрошу Гудвина помочь тебе.
– Здравствуйте!.. Ох, спасибо! – поправился Страшила и снова раскланялся.
Право, для чучела, прожившего на свете один только день, он был удивительно вежлив.
Девочка помогла Страшиле сделать первые два шага, и они вместе пошли в Изумрудный город по дороге, вымощенной желтым кирпичом.
Сначала Тотошке не нравился новый спутник. Он бегал вокруг чучела и обнюхивал его, считая, что в соломе внутри кафтана есть мышиное гнездо. Он недружелюбно лаял на Страшилу и делал вид, что хочет его укусить.
– Не бойся Тотошки, – сказала Элли, – он не укусит тебя.
– Да я и не боюсь! Разве можно укусить солому? Дай я понесу твою корзинку. Мне это нетрудно: я ведь не могу уставать. Скажу тебе по секрету, – прошептал он на ухо девочке своим хрипловатым голосом, – есть только одна вещь на свете, которой я боюсь.
– О! – воскликнула Элли. – Что же это такое? Мышь?
– Нет! Горящая спичка!
Через несколько часов дорога стала неровной; Страшила часто спотыкался. Попадались ямы. Тотошка перепрыгивал через них, а Элли обходила кругом. Но Страшила шел прямо, падал и растягивался во всю длину. Он не ушибался. Элли брала его за руку, поднимала, и Страшила шагал дальше, смеясь над своей неловкостью.
