обоняния молекулярной информацией о том, что ее стошнило – хотя она ничего еще и не успела съесть по существу; тем не менее, дама стала расспрашивать о том, что, кроме этого застолья, здесь есть еще интересного, услышав же от пруссака Артура про танцы, заявила, что она не взяла с собой туфли и вообще этой ночью спала ровно один час. Никто, конечно, не задавал бестактных вопросов о диагнозе, но очевидно было, что дама с проблемой, которую за время пребывания здесь вряд ли успеет разрешить. Впрочем, не так ли было и с ними?
Однажды она оказалась рядом в очереди к длинному столу с составнымифрюштюка, и я заметил, что сквозь крашеные до воронье-синего отлива волосы сильно просвечивает кожа. Что было последствием химиотерапии. Но, будучи немкой, она держалась. В этом ей нельзя было отказать, при всех ее причудах. Пережевывая, она имела обыкновение широко и как бы по-мужски опускать руки в кольцах и браслетах на край стола, откидываясь при этом и обозревая зал. (Мужчины, они не проявляли интереса к тому, что происходило за пределами их поля зрения, а оно было занято тарелкой).
– Вижу, вы забыли, как меня зовут, – сказала дама русскому, который смутился. – Унтенхох, моя фамилия. Очень просто: Унтен, – опуская руку вниз, – а потом хох! – со звоном браслетов и демонстрацией как внезапной эрекции, что ее саму развеселило до смеха, тогда как мужчины в этом ее разъяснительном жесте ничего смешного не нашли.
– Понятно? Унтен… Хох!
* * *
Русский получал два фрукта в день; в тот вечер на блюдце перед ним оказалась клубника.
Февраль за стеклом/стеной – и пять больших, темно-красных ягод.
Кэппи скрывал вожделение с трудом. Русский предложил даме. Она отказалась. Артур сказал, что на клубнику он аллергиш. По-второму разу фрау Унтенхох согласилась, и русский ориентировал ее неуверенный выбор на самую большую и темно-красную, потом предложил и вторую, перед которой она уже не ломалась, но от третьей решительно отказалась, тогда он съел одну, что с прозеленью, и предложил ей еще, но она сказала, что может быть херр Морен…Кэппи склонил седую голову: с удовольствием! Поглядывая на две ожидающие его клубничины, военный моряк неторопливо завершал свой ужин. (Сколько же дорогих союзников ты потопил?) Наливаясь успокоительным чаем из ромашки, русский не уходил, боясь, что чего-то не понял, и Кэппи их оставит, не решившись в одиночестве, но, с другой стороны, выходило, что он таким образом ожидает благодарности за свою клубнику, но вот Макс утер рот, обратно заправил салфетку и взялся за зеленый хвостик первой. Осторожно откусывая, он кивал русскому в знак оценки, затем взял и вторую, а потом, сказав «Благодарю сердечно, херр…» – и произнес непроизносимую фамилией русского, сообщил, что читает исключительно интересный роман под названием «Сибирская рулетка»: не читал ли, случайно, и русский?
Наутро фрау Унтенхох исчезла, а к обеду к ее стулу подвели господина с озорными зелеными глазами и алкогольной паутиной на щеках, настолько бодрого, что они поразились тому, что всего месяц назад ему сделали байпас, которого он ждал четыре месяца, который стоил германскому Государству 120 000 ДМ, которого ожидал наш Кэппи, который новоприбывший перенес благополучно, тогда как – это он особо подчеркивал – всегда есть риск. Даже в Германии! Но ему – зовут, кстати, Эрвин – повезло. Замечательная клиника в Вестфалии, тысяча человек посреди зеленого ландшафта, но все на компьютерах, системы работают четко, за исключением того, что санитарки не понимают по-немецки, а так все вундербар! Сказал зелено-красный Эрвин. Там как? По три байпаса в день! После завтрака, после обеда и ровно в четыре перед ужином. Вундербар. Нет, возразил русский. Он смотрел видеофильм о байпасах. Дас вар шреклих. Это было ужасно.
Соседи смотрели с сожалением, а Кэппи, визави, изменился в лице и побледнел. Зачем он сказал, что это было жутко, зачем произнес это слово? Реваншизм подсознания? Нечаянная месть? за торпедированные суда, за всех англо-американских парней, захлебнувшихся в свинцовой преисподней северных морей… нет, господа, но почему? В фильмах ужасах бывает и страшней; однако, несмотря на сцены невыносимые, никто из сердечников во время просмотра не покинул конференц-зал, и надо думать, не только из мазохизма, но и по причине интеллектуального любопытства к будущему своих германских сердец.
НазавтраКэппи был не в форме, улыбка и глаза говорили о страхе.
Молчание.
– Все зависит от общего состояния организма, – сказал Кэппи, что новоприбывший сангвиник Эрвин поддержал с энтузиазмом, поскольку сам был крепкий старикан, тогда как Кэппи, пусть и бывший морской волк Рейха, отличался субтильным телосложением, что еще более подчеркивал его бледно-салатовый спортивный костюм с нагрудным тенисистом, бьющим ракеткой из-под низу.Кэппи был хрупок, и Кэппи очень боялся предстоящего, чего решил вдруг больше из ложной скромности не скрывать. Зоркие его глаза, которые русский представлял себе перед открытым горизонтом, каким он предстает из люка всплывшей посреди Атлантики
Ну а куда же, Кэппи, можно выплыть?
Кэппи: рилакс!
Русский суда демократии не торпедировал, но тоже вышел на финишную прямую с перспективой исчезновения, как растворяется в стакане аспирин: так примем Смерть, как таблетку, когда придет черед. Непринужденно! Так или иначе, мы победили: хотя дело наше было левым. Мучасграсиас за жизнь – и ту, и эту. За свободу и разделенные часы. За жимолость и префектуру мерси боку, страна убежищ. US, спасибо за ангажемент. Ну, и Германия, натюрлих, где имели мы родиться от жизнерадостных жертв взаимототалитаризмов, не зная, в каком лагере и под какой звездой придется оказаться, а далее, пожалуй, поименно: герр профессор Гелиус и доктор Энгель, и доктор Шредер, и доктор Захтлебен, и швестер фон Боссум, и терапойт-бевегнунггеррПройгель, и геррЦиммерманн, и геррШнайдер, и Вильгельм, и Макс, и Артур – врачи и пациенты, палачи и жертвы, рабочие и служащие, члены нашей кассы больничного страхования, не самой, кстати, лучшей, рядовые стоики самой несчастной/самой богатой страны Европы, а может быть, и мира: Данкешён.
От жертвы коммунизма. В максимально расширительном смысле ненавистного слова, включая сюда анти его мир, с которым податель сего имел сугубое несчастье соприкоснуться в этой жизни. Чума на оба ваши дома, в которых выпало прожить. Общий привет вам в жопу. Ретроспективный…
Зато, надеюсь, России повезет. Двуглавый феникс еще расправит крылья.
Но за то ли боролись? Конечно, за Россию. Но свободную! Но цивили…
Ладно. Чего тут разводить…
Не нами началось, не нами кончится. Процесс пошел, как сказано в Кремле. Главный итог.
Благодарю за внимание. От всего, так сказать, сердца…
* * *
Он застывает на пороге. На полу женщина в странной одежде. Рабочей. Со второго взгляда ясно, что муляж. Кукла. К ней подключена электроника, экран с клавишами. На ней комбинезон, полурасстегнут, высокая грудная клетка с двумя малыми грудями, соски которых торчат.
Доктор Захтлебен:
– Что же вы стоите?
Русский бросается на колени – здесь ковровое покрытие.
Волосы женщины из желтой пластмассы. Он щупает и не находит пульс в артерии. Берет ее за подбородок и загибает голову назад, освобождая дыхательные-пихательные от забившего все языка. Что дальше?
Пальцы в рот, проверить наличие протезов.
Полость есть, можно засунуть не только палец, но, конечно, никаких протезов: молода еще для них. Теперь. Средний палец над солнечным сплетением, два пальца левой к нему вплотную выше по грудине, и
