Как-то раз ко мне пришел человек и сказал: «Я стал твердо верить в Бога». Я сказал: «Что вы имеете в виду под 'твердо верить'? Что, есть и не твердо верующие? Само применение слова «твердо» показывает, что внутри вас есть что-то, что удерживается с усилием, «твердо». И я сказал: «Это мы обсудим позже, а сейчас позвольте мне спросить, что сделало вас твердым верующим». Он сказал: «Я иду на поклонение».
В Индии тысячи храмов, посвященных различным богам. Один из наиболее часто встречающихся храмов — очень смешной для постороннего человека — это храм бога-обезьяны Ханумана. Он обезьяна, но является слугой одного из воплощений Бога, Рамы, причем он настолько близок к нему, что он сам стал символом Бога. Теперь полагают, что если удастся убедить Ханумана, то он легко убедит Раму. А убедить обезьяну, конечно, легче. Он такой преданный слуга Рамы, что Рама никогда не скажет ему нет. Убедить непосредственно Раму трудно. Но Хануман, он просто бедная обезьяна. Будет достаточно любого маленького подарка, небольшая взятка - несколько фруктов, сладостей — и можно просить у него: «Помоги мне».
Поэтому этот человек ходил в храм Ханумана и просил его: «Если в течение пятнадцати дней я не найду работу...» Он был безработным; хорошо образованный, но в Индии есть миллионы безработных образованных людей. Для них нет рабочих мест. «...Если в течение пятнадцати дней ты сможешь устроить это дело через Раму, то я дам в твоем храме пир одиннадцати браминам, а для тебя принесу плоды, сладости и цветы. Но запомни, у меня сейчас очень критический момент. Если через пятнадцать дней ты не сумеешь организовать это, моя вера в Бога кончится. Это не только вопрос работы, это вопрос моей веры в Бога. Задумайся над этим».
И он пришел рассказать мне, что в эти пятнадцать дней было так много взлетов и падений... Один день прошел, другой день прошел, нет работы — начало подниматься сомнение, вера поколебалась. «Но на пятнадцатый день я получил заказ — я был принят на работу. Это сделало меня твердым верующим».
Я сказал: «Ваша твердость основывается на чем-то очень поверхностном. Испытайте еще один, два, три раза. Даже ученый перед тем, как объявить о своем результате, экспериментирует многократно, пока не убедится абсолютно, что это действительно верный результат. А вы не испытали даже и двух раз. Испытайте еще один раз».
Он сказал: «Теперь я так твердо верю, а вы предлагаете мне испытать».
Я сказал: «У вас так много проблем, не мне говорить вам. Ваша жена больна», — у нее был туберкулез, — «а вы устали», — он был бедным человеком... не мог со всем справляться... безработный... — «почему бы не устроить Богу еще одно испытание? Просто еще один шанс. Скажите ему, что если в течение пятнадцати дней ваша жена излечится, то вы проделаете снова все то, что собирались сделать в этот раз. А если через пятнадцать дней ваша жена не излечится, то ваша вера в Бога кончится».
Он сказал: «Это представляйся стоящим испытанием». И случилось то, что должно было случиться: жена не излечилась. То было просто совпадение. Что могла эта обезьяна — и к тому же не живая, просто каменная обезьяна, — что она могла сделать? Всего лишь совпадение. Он так рассердился — на меня, не на свою веру. Я сказал ему: «Остыньте, вглядитесь в смысл. Я просто помог вам увидеть, что то, - было просто совпадение. Если бы это было реально, Хануман помог бы вам снова. Если я не убедил вас, попытайтесь еще раз. Можете испытывать столько раз, сколько захотите».
«Ваша вера основывается на такой глупой идее: Бог устроил вам заказ из бюро по трудоустройству, и в этом его убедила обезьяна. А теперь вы сердитесь на меня — по какой причине? Я для вас ничего не сделал. Я просто дал вам еще один шанс проверить. И теперь вы узнали, что это было простое совпадение. Теперь есть сомнение — вы дурачили себя, ни Рама, ни Хануман не принимали участия в этом. Вы просто дурачили себя».
Вера — это бегство. Я сказал ему: «Вы сердитесь, потому что я показал вам вашу рану. Вам не убежать от этой раны так просто. И даже если вы убежите, рана не исчезнет. Вы можете повернуться к ней спиной, от этого будет только хуже; она может стать раком. Что-то нужно делать, побег — это не выход».
Вера — это бегство. Теист притворяется, будто знает. Атеист притворяется, что он также знает, знает, что Бога нет. Ни теист не пытается вглядеться в существование, ни атеист. И работа атеиста даже намного труднее работы теиста. Ведь теист пытается найти что-то — присутствие, существование Бога; у него хотя бы есть гипотеза, над которой можно работать. У атеиста совсем нет гипотезы; он начинает с идеи: «Бога нет».
Тогда что же искать и к чему стремиться? К не-Богу? Трудно иметь идею о том, что есть Бог; еще труднее иметь идею о том, что есть не-Бог.
Может быть, теист сможет случайно натолкнуться на Бога, но атеист случайно на не-Бога не натолкнется, поскольку не-Бог означает просто что-то отсутствующее. Нельзя натолкнуться на отсутствующее. Теист имеет, по крайней мере, возможность преобразовать свою веру в гипотезу о том, что: «Я не верю, что Бог существует, но гипотетически я предполагаю, что он может существовать, и я попытаюсь поискать Его». Какие гипотезы могут быть у атеиста? Он отрицает. Отрицание не может быть гипотезой. Гипотезой может быть положительность. Атеист находится в гораздо более трудной ситуации.
Но, кроме того, при другом подходе он находится в более удобной ситуации, чем теист.
Теист не может избавиться от сомнения. Оно всегда остается под его верой. Он не может отбросить его прочь. Вера и сомнение — две стороны одной монеты. Вы отбрасываете одну, при этом отбрасывается и другая. Вы сохраняете одну, сохраняется и другая. Но атеист при другом подходе находится в более удобной ситуации: Бога нет — поэтому нет и вопроса о сомнении. Нельзя сомневаться в том, чего нет. Можно сомневаться в том, что есть или может быть. Но если вы решили, что нет ничего похожего на Бога, вы не можете сомневаться. Вы не можете верить; вы не можете сомневаться. Но вы не можете и преуспеть в своем поиске.
Атеист отбросил свое сомнение гораздо более полно, гораздо более основательно, чем теист. У теиста сомнение спрятано как раз под верой. У атеиста нет спрятанного сомнения; он отбросил сомнение очень далеко, очень глубоко - в бессознательное. Вы не можете полностью избавиться от него; это возможно только в том случае, когда вы не знаете о нем. Но вы можете обмануть. Атеист может обманывать намного легче, чем теист. Поэтому атеизм разрастается, а теизм сжимается.
По мере того, как человек становится более разумным, более образованным, более культурным, атеизм становится более выпуклым, более рельефным, а теизм становится чем-то не в духе времени. Даже те, кто ходит в церкви, храмы, мечети, синагоги, глубоко внутри себя знают, что все это лишь следование социальным условностям. Это хорошо, респектабельно: эти места используются ими просто как клубы. Они не верят; они даже не беспокоятся об этом.
Я был профессором в двух университетах. Последний из оставленных мною университетов имел почти сто пятьдесят профессоров. И общая профессорская комната все время жила в напряженном обсуждении всякого рода слухов, новостей. Я оставался в этом университете почти девять лет и постоянно наблюдал, слушал... Начнет ли кто-нибудь дискуссию о Боге?
Сто пятьдесят профессоров, среди которых, может быть, семь принадлежали факультету философии, пять — факультету психологии, четыре — факультету теологии, — ну хотя бы эти люди? Но нет. Обсуждались актеры, обсуждались актрисы, обсуждались фильмы, обсуждались романы, обсуждались даже любовные делишки среди студентов — была, конечно, и всевозможная политика.
Вы удивитесь, наблюдая этих сто пятьдесят людей: девять лет я ждал... спросит ли кто-нибудь однажды, есть Бог или нет. Нет, никто. И все они были индусами, мусульманами, христианами, джайнами. Они все ходили в храм, в церковь. Все они отдавали дань уважения Богу, но это было лишь формальностью. Это ничего общего не имело с внутренним поиском.
На самом деле в этой большой общей комнате, рассчитанной на сто пятьдесят человек, мое кресло оставалось зарезервированным для меня, поскольку меня не интересовали их сплетни, их политика, их любовные дела, их злословие и все в этом роде. Меня это не интересовало. Мое кресло сделалось постоянно закрепленным за мной — постоянных кресел не было ни у кого другого. Всякий раз, когда я приходил туда, оно было свободно для меня, никто не сидел на нем. И постепенно они забрали свои кресла подальше от моего, ведь я не интересовался всеми этими вещами, а они не интересовались тем, что интересовало меня.
Всякий раз, когда я проходил через эту комнату, они замолкали, как будто были детьми, которых
