Дом и Путь
Ласковая и все еще молодая Анис своей любовью утолила мое сердце, истерзанное ранами памяти и болью предательства. И сладкая печаль, навеянная путешествием в Бухару, и разрыв с Абу Абдаллахом постепенно уходили в даль Времени. Я начинал свой шестой десяток, еще не так уж давно казавшийся мне последним периодом моей жизни, но еще ничто во мне не предвещало близости ухода.
В то же время, после происшествия с Абу Абдаллахом, внимание некоторой части нишапурцев из числа тех, кто относил себя к образованным людям, ко мне усилилось. Видимо, слухи и все то, что за ними последовало, возбудили их любопытство. Воображение такого рода людей услужливо рисовало им, вероятно, какие-нибудь утонченные картины «греческого» разврата, и я ощущал постоянное стремление этой наиболее впечатлительной части нишапурцев заглянуть за высокую стену, окружавшую мою личную жизнь. Мне становилось тесновато в этом городе, и я вспоминал ее величество Дорогу, где я мог достигать такого уровня сосредоточения, который был совершенно невозможен для меня здесь даже при строгом уединении в своей комнате.
Когда я поделился этими мыслями с Хамадани, тот предложил мне совершить путешествие в Мекку, без которого, как он сказал, все рассуждения о вере будут неполными. Меня это предложение обрадовало, и я даже был удивлен тем, что сам до этого не додумался. Отправившись к святым местам, я, во-первых, буду отсутствовать в Нишапуре не менее восьми месяцев, а во-вторых, сниму вопрос о мере моего благочестия до конца жизни.
И мы с Хамадани стали собираться в путь. Перед отъездом я впервые предложил свободу своей единственной невольнице и сказал, что она может проехать со мной до Исфахана и вступить во владение предназначенными ей домом и садом, но Анис категорически отказалась, а я не стал настаивать.
Первым крупным городом на нашем пути был Рей, и он был конечным пунктом движения нашего каравана. Здесь нам повезло: буквально через день-другой караван уходил в Басру, и мы пристали к нему со свежими верблюдами, купленными в Рее, и двинулись по направлению к Басре. Мне очень хотелось посетить Шираз. Молва о красоте этого города не умолкала многие столетия. Я уже не мог застать в живых проживавшего там имама Абу Насра ал-Насави (мир ему),- весть о его кончине пришла ко мне несколько лет тому назад, но я, полюбовавшись Ширазом, смог бы посетить его могилу и почтить память этого человека, лично знавшего Учителя.
Мои планы, однако, были неисполнимы, потому что приближался месяц паломничества, а нас от Мекки еще отделяли многие десятки дней пути.
В Басре мы без долгих колебаний продали наших верблюдов и решили дальше двигаться морем. Среди стоявших у причала судов мы увидели прекрасный новый корабль с парусами из новой плотной и красивой ткани. Своей красотой он сразу же покорил наши сердца. На корабле было еще несколько паломников, но большую часть пассажиров составляли купцы, и их товары заполняли трюмы и палубу. Их торговые дела заставляли нас останавливаться в приморских городах – в Кешме, Маскате и в Мохе. Я пользовался этими остановками, чтобы побродить по улицам, в конце которых синело море, посидеть в кофейнях, послушать смешение языков, мне известных и неизвестных. Я чувствовал здесь себя на границе краткого бытия и вечности, твердо зная, что через сто или тысячу лет шум людей, заполняющий эти улицы, утихнет, а города исчезнут или изменятся до неузнаваемости, и только океан и шум приливов и отливов останутся неизменными. Сходные ощущения иногда я испытывал во время своих уединенных ночных бдений в обсерватории, когда в моем мире оставались только Всевышний, я и небо, а теперь, когда я сидел с чашечкой кофе на скалистом берегу, о который мерно разбивались волны, в моем мире оставались только Всевышний, я и бескрайнее море.
После Мохи на корабле остались только паломники, и не прошло и недели, как мы высадились на берег в двух днях пути от Мекки. Когда мы прощались с кораблем, капитан спросил меня, помню ли я морскую часть истории пророка Йунуса65. Я лишь улыбнулся в ответ, а капитан продолжил свою речь:
– Если бы я и моя команда бросали жребий, чтобы узнать, кого по воле Аллаха любит море, то он бы пал на тебя. За все наше долгое плаванье на море ни разу не поднялись опасные волны, а наши паруса были упругими от попутного ветра, и во всем этом я ощущал твое благотворное влияние. Воистину ты – великий человек, угодный Аллаху!
– Я всего лишь скромный паломник,- ответил ему я,- и хотя я действительно всю жизнь ищу Путь к Всевышнему, но до сих пор не уверен, что я его когда-нибудь найду.
Мы расстались друзьями, и капитан пожалел, что не может подождать нас до окончания паломничества, чтобы мое присутствие оберегало корабль и на обратном пути в Басру. Я тоже был бы не против еще раз пережить прелесть морского путешествия, но Хамадани, мой спутник, еще в начале нашего странствия, заранее уговорил меня возвращаться в Хорасан через Багдад: ему хотелось посетить Низамийе и другие памятные ему места и показать мне красоты этого великого Города Мира. Поэтому нам предстояло пересечь огромную пустыню, которая могла оказаться не менее опасной, чем бушующий океан.
В Мекку мы пришли на второй день Зу-л-хиджжа66, и у нас оставалось время, чтобы отдохнуть и прийти в себя после долгого пути.
Я не буду здесь описывать ритуалы паломничества – они и так всем известны. Скажу лишь, что мне они не были в тягость. Основные состояния души и тела, сопутствующие как малому, так и большому паломничеству, были близки к перевоплощениям, которые происходили со мной в те мгновения, часы и дни, когда я оставался наедине со Всевышним. Главной же особенностью этих состояний в условиях паломничества было то, что они овладевали мной в толпе, в гуще людей, но и это мне не мешало, поскольку мы, люди Пути, умеем быть в миру и не от мира и ощущать себя одинокими в толпе. Я, конечно, еще не мог тогда достичь той степени уединения в мире, которая была доступна великому шейху Абу Йазиду67, умевшему выходить за благой порог своего бытия в совершенно безлюдную Вселенную, но многое в самососредоточении мне уже было доступно.
В перерывах между медитациями, когда я возвращался в мир, мой взгляд скользил по лицам паломников, и я, к сожалению, постоянно чувствовал, что этими людьми движут страх и надежда – страх перед возможностью оказаться в аду и надежда на то, что Господь смилуется и раскроет перед ними двери рая. Эти люди, я уверен, не знали правила жизни, сформулированного моей предшественницей на Пути, несравненной Рабийа68: «Истинное служение состоит в том, чтобы не желать рая и не бояться ада».
Подобное же преобладание страха перед Господом над любовью к Нему я наблюдал и у молящихся христиан и иудеев. Мудрость, приходящая из-за Хинда69, свидетельствует о том, что и там идут интенсивные поиски Пути. Свой Путь они называют Нараяной, и, по известным мне признакам этого Пути, можно судить о том, что он близок к моему. Мне не довелось переправляться через Хинд, и мне неизвестны книги индийцев, но один из наших странников, с которым мне приходилось беседовать в Нишапуре, изложил мне несколько основоположений. Некоторые из них, в частности такое, как: «Познавший высшее преодолевает Смерть»70,- были очень близки мне. И это не удивительно: ведь наш хорасанец ал- Худживири71, расставивший указательные знаки на моем Пути, бывал в Индии и, написав там свое руководство суфиям, умер на берегах Хинда, когда я еще был в Мавераннахре. Сходство наших Путей безусловно: оба они освящены Любовью и ведут к Истине, но я не знаю, все ли там за Хиндом освещены светом Любви или это лишь удел избранных, а большинство, как и у нас, пребывает в страхе. Мы много говорим и думаем о свободе, но что такое свобода без Любви и Добра? Если ее лишить или не придать ей этих благих качеств, она станет хуже, чем рабство.
Замена страха перед Всевышним Любовью к Нему ничего не меняет в сути ислама, и я мог совершенно искренне закончить свое паломничество положенными словами: «Господи, это паломничество мое совершено без всякого лицемерия и заносчивости». И я надеялся, что когда-нибудь богословы поймут и примут эту великую замену. Тогда еще я не знал, что это время уже близко.
Эти мысли занимали меня уже по пути из Мекки в Город Пророка72, поскольку в течение всего времени паломничества я был сосредоточен на его ритуалах, и это мне не было трудно: я убедился, что мой опыт сосредоточения применим во всех случаях. Свой переход мы с Хамадани совершали в обычном торговом караване, потому что я предложил побыть в Мекке дня два после того, как ее покинут все паломники. Мне хотелось почувствовать собственную душу Святого Города. Увы, ничего особенного я в нем не заметил. В