— Отпела она свое-то. Зашилась она.
— Ох ты! Был друг, да и пропал. А чего?
— Да вот сынишка у нее как раз пропал. У нее сынишка же маленький. Полгода ему было тогда, сейчас, значит, год. Полгода назад она пошла с ним гулять и с девчонками за гаражами выпили они. Самое большее часа три простояли. Начали, еще утро было, и вроде постояли так нормально, выпили, и все. А потом она просыпается, темно за окном. Смотрит — она дома, в кровати, а ребенка-то и нет. Ни коляски, ни ребенка.
— А муж?
— Часов семь было вечера. Муж еще с работы не пришел. Она на улицу, бегает, плачет. А там мороз, темно, все с работы возвращаются. А в милицию идти страшно, такой выхлоп у нее.
Позвонила матери, плачет: «Мама, я Ваню потеряла!» А мама ей говорит: «Вот скажи мне сейчас, что зашьешься, дура сраная, а то чует мое сердце — никогда больше сына не увидишь. Так и знай: материнское сердце — вещун. Зачем, — говорит, — я тебя только рожала, пять килограммов ты была, всю меня наизнанку вывернула, лучше б я вместо тебя пять литровок водки родила, все равно в тебе кроме водки ничего нет. Мы б с отцом те литровки давно бы выпили, и забыли бы, а так уже тридцать лет ты нам нервы рвешь».
Ну, она орет, конечно, в ответ: «Зашьюсь, зашьюсь!»
Слушай, а я только сейчас сообразила — ребенок же три с половиной весит обычный, ну ребенок, когда рожаешь, — значит, мы что, по семь поллитровок в себе таскаем? Без стекла? Не, мужикам это не понять…
— Да погоди ты, что с мальчиком-то? Нашли?
— Он же у матери ее был. Мать-то в полдень где-то звонила ей по телефону. Слышит, что она на улице и уже никакая. Мяучит чего-то. Тогда мать-то приехала и внука увезла. А она уже дома была к ее приезду, спала уже. До квартиры, ничего не скажу, сама дошла. А как и чего — не помнила, конечно. А так она очень хорошая, и Ваню своего очень любит. И муж у нее почти непьющий. И семья хорошая. Машина у них с мужем, ремонт. Вот она полгода уже не пьет.
— И чего делает?
— Чего делает? Живет. В лес они ходят, я видела.
— Сколько сил у нее, наверное, новых.
— Вот тут ты, подруга, не права. Когда бросаешь пить — силы уходят. Им же неоткуда приходить. Пока из пряников энергию нажжешь — зае… ся. А тут от одного стакана прям выхлоп из жопы. Прям летишь.
Возле стола появляется Сивая Лена, уважительно говорит Авторитетной Продавщице:
— Извиняюсь, что не попрощалась.
— Так ты ж здесь. Чего тебе прощаться?
— Я ссать уходила.
— А…
Авторитетная Продавщица смотрит на Лену с доброжелательным интересом: не будет ли сегодня скандала, зрелища? Но Лена отворачивается и бредет к своему заборчику.
— Так мы что говорили-то?
— Про бросить пить.
— А ты слышала про женщину из Подольска? Мне рассказывали — ей приснилось какое-то слово, одно слово. И она на следующий день ни капельки не смогла ничего выпить. Организм не принимает, изо рта выливается. В газете писали, что она вспомнить это слово не может, а если вспомнит, то всю Россию спасет.
Подруга Авторитетной Продавщицы вздыхает:
— А что это может быть за слово? Разве что — «пи… ец».
— Нет, она говорит — слово хорошее.
А сейчас декорации другие — самое обычное московское заведение. Как сказали бы наши герои — «кормушечко». Относительное уединение. Обычный счет — в тысячу, самое большее в тысячу двести рублей на человека. Это если — с водкой. За столом — старинные, школьные еще друзья — Серега и Бор, Инна, жена Бора, и безымянная девушка, подруга Сереги. Все члены компании принадлежат к одному кругу — офисной интеллигенции.
Серега: О, потолстел!
Бор: Поправился. Лицо поправилось.
Серега: Бароны стареют, бароны тучнеют…
— Постарел. Пока ехали, два раза нас какой-то чмонстр из 34-го региона подрезал. Так что ты думаешь, даже не подумал догнать его или там отомстить.
— Медом им здесь намазано? И так уже ползаем по центру, как насекомые.
Голоса мешаются, слышен ровный праздничный гул начинающегося застолья, выкрики бражников, предвкушающих удовольствие.
— О, кушаньки подано!
— Кто первый тост?
— Да ладно тебе…
— Мы не якуты, что бы пить молча!
Девичий недовольный голос: Девушка, я просила половинку супа…
Кто-то из друзей кричит: Молодости хочется! Жизни! Давайте пьянку устроим! Затопим по-черному!
Инна, супруга Бора: Охолонись, дружок!
Бор: Серега, я хочу самку человека!
Слышны шлепки, натянутый дамский смех:
— А я тебе кто?
— Ты самка сверхчеловека!
Серега: Что поделать, если я больше всего на свете люблю бухать и пи… деть. Вот отними у меня это — что от меня останется?
Бор: А вот скажи, если бы так случилось, что нам бы не на что было пивка выпить, вискарика, водочки там — ты бы технический спирт пил?
Серега: Разговоры тогда были бы другие. Технический спирт — это сила. Его выпить, как на родную землю сесть. Но вообще — вопрос. Помнишь Вольского, который в Нью-Йорке сейчас. Мне про него Сима такую историю рассказала… Короче, на что мы способны, чтобы накатить. Приехали к нему погостить мама с папой. И возникла у Вольского проблема: где выпивать ежедневную дозу. Пьет он граммов триста в день, по вечерам.
Бор: Ничего страшного, кстати.
Серега: Нормальный парень, кто говорит. Но вокруг же Манхеттен, вот в чем проблема. Дома, значит, родители не одобряют, а в местных барах тоже не особенно накатишь. Там один раз нальют, второй плеснут, а на третий раз бармен тут как тут: итс о кей, да итс о кей. Остограммиться не дадут спокойно, а триста — вообще никак. Так он знаешь чего придумал? После первого же дринька клал голову на руки и сидел так минуту-другую. Бармен тут же: все в порядке? «Нет, — говорит, — ничего у меня не в порядке. У меня сегодня папа умер». Бармен тут же заводит свой кленовый сироп: «Держись, дружище, возьми себя в руки, твой старый бизон глядит на тебя сквозь дырочку в облаках, бла-бла». Сто грамм обеспечены. И вот он выпьет, высморкается, молча покивает головой: мол, спасибо, мудрый черный гондон, ты мне очень помог в трудную минуту, и — в следующий бар. Тут главное — не позабыть, где уже был. Так весь Нью-Йорк и обошел за тот месяц, что родители у него гостили.
Бор: Да… У Стогоффа, помнишь: «Кто не дрочил в день смерти дедушки, пусть кинет в меня камень»?
Девичий голос: Ф-Ф-Фууу
Серега: А помнишь, Бор? «Водка лишь открывает врата внутрь, но не обеспечивает безопасности пути и не гарантирует достижения цели. Путь водки заказан для женщин. Mannerbund, „мужской союз“, „пьяное
