— Неужели? — сказал тот, весь просияв от такой похвалы. — Да, это самый лучший зеленый хлеб, который когда-либо был в продаже.
— Зеленый?
— Ну конечно! Извините, может быть, вы плохо видите?
Джельсомино был уверен, что перед ним пузырек красных чернил. Он уже собирался найти какой-нибудь предлог, чтобы убраться подобру-поздорову и отправиться на поиски более разумного владельца магазина, как вдруг его осенила мысль.
— Послушайте, — сказал Джельсомино, — я, пожалуй, зайду за хлебом попозже. А пока не скажете ли мне, где у вас продаются чернила высшего качества?
— Конечно, — ответил владелец магазина со своей постоянной любезной улыбкой на лице. — Посмотрите, вот напротив самый известный в городе магазин канцелярских принадлежностей.
На витрине магазина напротив были аппетитно разложены хлебы различных сортов, торты, и пирожные, и макароны, и горы сыра, висели колбасы и сосиски.
«Я так и думал, — решил Джельсомино. — этот торговец рехнулся и называет хлеб чернилами, а чернила — хлебом. В другом магазине, пожалуй, дело будет вернее».
Он вошел в магазин напротив и попросил полкило хлеба.
— Хлеба? — услужливо переспросил продавец.
— Видите ли, вы ошиблись. Хлеб продается напротив. Мы торгуем только канцелярскими принадлежностями! — И он с гордостью широким жестом руки обвел все обилие вкусных вещей.
«Теперь я понял, — решил про себя Джельсомино, — в этой стране нужно говорить шиворот-навыворот. Если ты назовешь хлеб хлебом, то тебя не поймут».
— Дайте мне полкило чернил, — сказал он продавцу.
Тот отвесил ему полкило хлеба и, завернув по всем правилам в бумагу, подал.
— Мне хотелось бы также немного вот этого, — добавил Джельсомино и показал на круг сыра, не рискуя его как-нибудь назвать.
— Немного ластика? — спросил продавец. — Сию минуту, синьор. — Он отрезал добрый кусок сыра, взвесил и завернул в бумагу.
Джельсомино облегченно вздохнул и бросил на прилавок только что найденную им серебряную монету. Продавец нагнулся, разглядывая ее несколько минут, подбросил раза два над прилавком, чтобы послушать, как она звенит, потом принялся рассматривать ее через увеличительное стекло и даже попробовал на зуб. Наконец он недовольно вернул ее Джельсомино и холодно заметил:
— К сожалению, молодой человек, ваша монета настоящая.
— Тем лучше, — доверчиво улыбнулся Джельсомино.
— Как бы не так! Повторяю вам, что эта монета настоящая и я не могу ее принять. Идите своей дорогой. И вообще будьте довольны, молодой человек, что у меня сейчас нет желания выйти на улицу и позвать полицейского. Разве вы не знаете, что ждет тех, кто пускает в оборот настоящие деньги? Тюрьма!
— Но я…
— А вы не повышайте голос, я не глухой. Ступайте, ступайте и возвращайтесь с фальшивой монетой, тогда товар и получите. Глядите, я даже не разворачиваю пакеты. Они будут лежать для вас здесь в сторонке, ладно? Спокойной ночи.
Джельсомино засунул в рот кулак, чтобы не закричать. И пока он шел от прилавка к двери, между ним и его голосом произошел такой разговор:
Голос: Хочешь, я воскликну: «А-а!», и у него разлетится вдребезги вся витрина?
Джельсомино: Прошу тебя, не делай этого. Ведь я только что попал в эту страну, у меня и так идет здесь все вкривь и вкось.
Голос: Но мне нужно вырваться наружу, иначе мне конец. Ты же мой хозяин, придумай, как лучше поступить.
Джельсомино: Потерпи, вот выйдем сейчас из магазина этого ненормального. Я не хочу разорять его. В этой стране творится что-то странное.
Голос: Тогда поторапливайся, я больше не могу. Поспеши. Еще минута — и я закричу… Еще минута — и все пропало!
Джельсомино пустился бегом, свернул в безлюдную улочку чуть пошире переулка, быстро огляделся. Вокруг не было ни души. Тогда он вынул кулак изо рта и, чтобы освободиться от злости, переполнявшей его, испустил короткое: «А-а!» Послышался звон разбившегося уличного фонаря а стоявший на одном из балконов цветочный горшок закачался и рухнул на мостовую.
Джельсомино вздохнул:
— Когда у меня будут деньги, я вышлю их по почте городскому управлению за разбитый уличный фонарь, а на балкон поставлю новый горшок с цветами. Как будто ничего больше не разбилось?
— Нет, ничего, — ответил ему тоненький голос, и кто-то два раза кашлянул.
Джельсомино поискал, кто бы это мог говорить, и увидел кошку, или во всяком случае существо, которое издали можно было принять за кошку. Прежде всего, кошка эта была красная. Какого-то особенно густого красного или даже бордового оттенка. У нее было всего три лапы. И наконец, что самое удивительное, это была нарисованная кошка, вроде тех фигурок, которые ребятишки рисуют на стенах.
— Как! Говорящая кошка? — удивился Джельсомино.
— Да, я несколько необычная кошка и признаю это. Я, например, умею читать и писать. Но, кроме всего прочего, я дочь школьного мела.
— Чья ты дочь?
— Одна девочка нарисовала меня на этой стене кусочком цветного мела, который она стянула в школе. Но поскольку в этот момент показался полицейский, она впопыхах убежала, успев нарисовать мне всего только три лапы. Вот и вышла я хромая. И поэтому я решила назвать себя Кошкой-хромоножкой. К тому же я покашливаю немного. Ведь самые холодные зимние месяцы мне пришлось провести на довольно сырой стене.
Джельсомино взглянул на стену. На ней остался лишь отпечаток от Кошки-хромоножки, как будто рисунок отделился от штукатурки.
— Но как же ты сумела выпрыгнуть? — спросил Джельсомино.
— А за это я должна поблагодарить твой голос, — ответила Кошка-хромоножка. — Если бы ты крикнул посильнее, то, вероятно, продырявил бы стену, и вышла бы неприятность. А так мне просто повезло. Ох как здорово ходить по земле, пусть даже на трех лапах! У тебя, кстати, только две ноги, и тебе как будто хватает, правда?
— Еще бы, — согласился Джельсомино, — для меня этого даже слишком много. Будь у меня только одна нога, я бы не ушел из дому.
— Ты не очень-то весел, — заметила Хромоножка. — Что с тобой стряслось?
Джельсомино собрался было начать рассказ о своих злоключениях, как вдруг на улочке показался настоящий кот, на четырех лапах. Но он, вероятно, был углублен в свои мысли и даже не обернулся, чтобы взглянуть на наших друзей.
— Мяу! — крикнула ему Кошка-хромоножка. На кошачьем языке слово «мяу» означает «привет». Кот остановился. Он казался удивленным, скорее даже оскорбленным.
— Меня зовут Кошка-хромоножка, а тебя как? — поинтересовалась нарисованная кошка.
Настоящий кот, казалось, колебался, отвечать или нет. Потом неохотно пробормотал:
— Меня зовут Барбосом.
— Что он говорит? — спросил Джельсомино, который действительно ничего не понимал.
— Говорит, что его зовут Барбосом.
— Да разве это не собачья кличка?
— Именно так!
— Никак не возьму в толк, — сказал Джельсомино. — Сперва продавец захотел мне всучить чернила вместо хлеба. Теперь этот кот с собачьей кличкой…
— Дорогой мой, — пояснила Кошка-хромоножка, — кот думает, что он собака. Хочешь послушать? — И, обратившись к коту, она его сердечно поприветствовала: — Мяу!
— Гав-гав! — разозлившись, ответил кот. — Постыдись, ты же кошка, а мяукаешь!
— Да, я кошка, — ответила Кошка-хромоножка, — хотя у меня всего только три лапы, нарисованные красным мелом.
— Ты позор нашего рода. Ты обманщица, убирайся прочь. Я не желаю больше терять ни минуты на разговоры с тобой. Да, кстати, и дождь собирается. Пойду-ка я домой за зонтиком. — И кот пустился прочь, то и дело оглядываясь и лая.
— Что он сказал? — спросил Джельсомино.
— Он сказал, что пойдет дождь.
Джельсомино взглянул на небо. Над крышами домов сияло солнце, и даже в морской бинокль невозможно было бы разглядеть ни одной тучи.
— Будем надеяться, — сказал мальчик, — что все ненастные дни в этом краю будут походить на сегодняшний день. Мне кажется, что я попал в страну, где все шиворот-навыворот.
