Посмотрел на двери столовки — о, уже кто-то шароебится, пора. Ахмет упал на колено, увлекая за собой Райерсона, и протянул ему магазин:
— Погнали, морячок.
Райерсон без раздумий взял и примкнул магазин, изготовившись к стрельбе. Сознание отступило окончательно, теперь перед телом была одна задача — не допустить прорыва из зала столовой. Русский выбрал правильное решение — устроить на двух выходах баррикады из трупов и расстрелять в упор толпу за картонными стенками. Они не смогут даже метаться, и три пулемета.50[96] срежут толпу как газонокосилка.
Первая очередь бросила назад две фигурки, приближавшиеся из темноты коридора. Второй, наполовину выдув магазин, Ахмет перечеркнул все четыре здоровенных окна… Надо подстегнуть. Пусть давятся в дверях. Ага, Сытый работает. Давай, парень. Опять коридор, погодите вы, суки, ща заряжусь — три, три. По два не выходит. Ладно, сойдет. Коридор, так, еще, нормально. Этот куда хуярит? О, правильно. С той стороны тоже надо… — Ахмет вслед за Райерсоном перенес огонь на участок зала перед дверьми в выходной коридор, пусть там тоже сложится куча. — …Куда-то пропал звук. Как там пулеметчики? Ща, этот кончится, оглянусь. Три, два, два. Ну вот, уже по два получа… Ну ни хуя себе. А я боялся, что не услышу…
За спиной ударил первый пулемет, и слух тут не потребовался, его грохот чувствовал весь организм. От столовки тут же полетела всякая дрянь, поднялась откуда-то взявшаяся пыль, словно здание выбивали, как ковер… Второй. Давай, Токарь, ты можешь, знаю. Третий. Все. Оба, опять… — Ахмет сменил магазин и несколькими очередями подавил шевеленья в коридоре. — …Щас рамы ебнутся. Бля, через минуту ни хуя будет не разглядеть…
Рухнули не рамы, а вся фасадная стена. Лишившись опоры на раскрошенный низ, стена взвизгнула и заскрежетала рвущимся металлом, на секунду повисла под углом и глухо шлепнулась на утоптанный снег плаца. Между стрелками и воющей на разные голоса целью повисло плотное облако пыли. Словно испугавшись, что из этого облака сейчас покажутся идущие на прорыв враги, смолкшие на несколько секунд пулеметы дружно ударили вновь, заглушая пронзительный вой обезумевших целей и сочные глухие шлепки.
…Сейчас бы с РПО туда уебатъ. Да хули РПО, щас бы просто гранат, — отрешенно думал Ахмет, быстро долбя одиночными на каждое шевеление за пыльной завесой. — …А морячок молодец, честно работает. Во как, во! Ишь ты, умеет стрелять-то…
Рядом, по другую сторону от Ахмета, ударила еще одна винтовка. Покосившись, Ахмет увидел Серегу, с головы до ног забрызганного кровью. Прекратив огонь, Ахмет махнул ему — мол, нехуй здесь делать, давай назад, важнее смотреть вокруг, чтоб пулеметчикам сзади не прилетело.
За пылью вновь заскрежетало… Эх, срубят каркас, и крыша упадет. Как их потом добивать. Вроде не падает. Держись. Хоть пару минут еще продержись. Так, кончился опять. Следующий. О, дальний че-то замолчал. Не прихерачили его? Не должно. Ни одного с той стороны. Че-то он больно долго ленту заправляет…
Да, заправлять ленту переломанными пальцами не очень удобно. Стрелять еще хуже; но кривящиеся от боли первые номера, ни один из которых не сберег пальцев, не даром дожили до этого утра. Единственное, о чем жалел каждый из них, так это о том, что перед стрельбой не догадался состыковать ленты. Теперь им приходилось делать это в одиночку, изорванными в лохмотья запястьями, а один из пулеметчиков делал это со сломанными кистями. Но ни один из них не променял бы эту боль ни на что в целом свете, ведь рассчитаться сполна — величайшее из удовлетворений, доступных в нашем мире человеку. Рядом с ним не стояли не то что какие-то там богатства и удовольствия; рядом с местью бледно и дешево выглядит даже власть, и даже сама жизнь.
…Оба-на… Че, все, что ли… — расстроился Ахмет, нащупав вместо следующего магазина лишь холодную руку Райерсона, так же шарящую на снегу в поисках патронов. Патронов больше не было. Впрочем, дело, ради которого он вернулся, было сделано. Осталось только раздать ордена.
Левой рукой Ахмет нащупал под курткой рукоять кухаря и медленно поднялся с колена: ноги немного подзатекли. Рядом распрямился опустивший ствол Райерсон, с черной от пороха мордой. Улыбаясь, Ахмет сунул свою винтовку Райерсону и, когда тот перехватил ее свободной рукой, вбил ему кухаря снизу вверх, под солнечное сплетение. Чиркнув по верхней доле желудка, широкое холодное лезвие пробило диафрагму и легкое, на несколько сантиметров погрузившись в сердечную сумку.
Райерсон застыл, выкатив глаза из орбит, но чувствовалось, что он умрет не сразу, а попляшет еще минут десять. Если не дольше. Так не годилось, этот враг на самом деле помог сберечь несколько жизней. Ахмет взял его за мокрую от пота шею и загнул на ножа, добавив по черенку с колена. Качнув и вырвав из тела нож, Ахмет быстро убрал ноги из-под струи и тихо сказал мертвецу на ухо, отпуская обмякающее тело:
— Вот так вот, морячок. Вот теперь — все.
Завалив Райерсона, Ахмет выдохнул случившееся за последние дни и с наслаждением провалился туда, куда раньше лез, срывая ногти. Теперь удерживаться в человеческом было даже труднее, чем ходить в самую близкую и самую далекую для человека сторону, до которой меньше волоса, но на путь в которую хватает не всякого века.
Машинально обтирая кухаря, невысокий одноглазый мужичок с бородой, где уже не было черных прядей, повернулся спиной к разваливающемуся под крупнокалиберным градом зданию и побрел к крылечку ближайшего модуля, ему хотелось присесть и немного отдохнуть.
Он не заметил, как стих пулеметный грохот, сменившийся многоголосым стоном из-под собравшейся складками металлической кровли. Его больше не интересовали ни люди, суетящиеся вокруг неопрятной пылящей кучи, ни люди под ней; и те и другие были просто пятнышками. Одни злые и радостные, другим было больно, и они умирали. Под пятнышками, в синесерой глубине, начинающейся под снегом, с птичьим стрекотом летали незаметно появившиеся эйе, сбиваясь в клубки и разлетаясь.
…Какие они все же глупые. Что ж вы так кидаетесь все вместе на каждого. Прямо как куры. Таки кажется, что щас услышишь кудахтанье. Вон их сколько, бери любого…
