— Во имя великого Хайяма, что тут твориться!!! — воскликнул Семен, бегая от одного артефакта к другому, — Это же… а вот это.. опа! Смотрите!
Я подошел поближе, чтобы посмотреть, что же так удивило Семена. На мой взгляд, ничего особенного. Раскрытый вещмешок типа "сидор", из которого Семен достал по очереди: десяток прозрачных маленьких цилиндров, стеклянную банку, в которой ярко искрился золотом мелкий порошок, нечто, напоминающее гироскоп и два продолговатых свертка, пахнущие горелым мясом.
— Вам это ничего не напоминает? — спросил Семен, указывая на разложенные вокруг мешка предметы.
— Так, дай подумать. Если скрестить дедукцию с интуицией, помноженной на логику, то… цитирую: "пустышек десять штук да вечных огоньков на три унции, Дыру-С-Палочкой и двух Тушеных броненосцев". Перед нами — пропажа нашего уважаемого бармена Гриши! Можно считать дело успешно раскрытым, осталось только выяснить, кто хозяин этого схрона и…
- -…Вернуться назад живыми, — закончил мою фразу Семен, и мне показалось, будто снаружи кто-то залаял. Я мысленно плюнул через левое плечо и поинтересовался:
— Со всем этим добром что будем делать?
— А что с ним делать? Прихватизируем на нужды конторы. Сейчас возьмем по паре безопасных штучек, ну, плюс то, что нужно вернуть Грише. Вот только, что делать с Гончими…
— С какими Гончими?
— Со Слепыми Гончими. Я чувствую, что рядом с дубом их скопилось не менее двадцати.
— Да, и я слышал лай.
— Откуда они здесь? Вроде как кроме пустырей и свалок, их нигде встретишь…
Мы взобрались наверх, в "промежуточное" дупло, и увидели оттуда множество огромных собак, неистово рычащих и царапающих кору когтями у подножия дуба. Больше всего они походили на догов, только трупно-коричневой окраски. Снизу до нас долетел резкий запах гнили.
— Я не спрашиваю у тебя, какова история их появление, я не спрашиваю, в результате каких экспериментов Зона обрела этих существ, я спрашиваю одно — "калаш" их берет?
— Берет, — подтвердил Семен, и мы, передернув затворы, начали прицельно гасить Гончих одну за другой. Я наловчился до того, что иногда начал укладывать зверину с трех патронов — в голову, центр позвоночника и круп. Если пуля не прошивало хотя бы одно из этих мест, Гончая продолжала бросаться и рычать, как ни в чем не бывало, даже с половиной обоймы в голове. Семен не отставал, хотя мазал чуть чаще. Итого на пристрелку у меня ушло полторы обоймы, успел я при этом уложить лишь троих. Остаток второй я с толком потратил на казнь еще четверых собачек, третья уменьшила количество монстров на восемь. Итого пятнадцать. Семен к концу третей обоймы увеличил нашу суму еще на десять, но Гончие все пребывали, словно им тут было медом намазано. Новоприбывшие бросались на ствол, подпрыгивая чуть ли не на три метра, иногда останавливались и пожирали трупы своих расстрелянных собратьев, потом, накопив силы, снова и снова делали попытки достать нас. Я отбросил бесполезный ныне автомат и достал "Макаров". Семен предостерегающе взял меня за руку.
— Не стоит тратить патроны сейчас. Нам придется расстреливать тех, кто сможет запрыгнуть сюда.
— А будут и такие?
Семен промолчал. Да, вопрос, конечно, риторический. В чём можно быть уверенным, находясь в Зоне? Правильно — ни в чём. Я снял пистолет с предохранителя и сел так, чтобы люк был слева и сзади. Так Гончая, если она сюда запрыгнула бы, то оказалась в невыгодном положении. Семен сел справа от дупла и взял автомат с последним рожком наизготовку. Потянулось нудное молчание. Нарушил его опять же Семен:
— Вадим Георгиевич, мы сожжем друг другу нервы. Молчать в данной ситуации просто невозможно. Бдительность от этого только страдает. Лучше скажите, вам и правда шестьдесят?
— Абсолютная чушь! Шестьдесят мне исполнится лишь в декабре, а пока я нормальный пятидесятидевятилетний гражданин суверенного Казахстана.
— И все-таки я поражаюсь. В ваши ше… пятьдесят с лишним вы мало чем отличитесь от сорокалетнего спортсмена, Чугунову — вообще под семьдесят, а на него переводчицы из европейской делегации засматривались.
— Эта наша с Толей тайна, — заупрямился я лишь для проформы, прекрасно зная, что Семен возразит:
— Может, через полчаса вы эту тайну уже никому никогда не расскажете.
— Ну ладно, черт с тобой. Слушай…
…Я познакомился с Чугуновым в первую чеченскую. Тогда я служил в военном госпитале хирургом. Как сейчас помню — весь состав больницы целый месяц поплевывал в потолок, на пятьдесят коек было лишь двое больных, страдающих дизентерией. Я сдал дежурство своему коллеге Василию, а сам отправился в свою комнатушку во флигеле, где собирался наверстать упущенные часы полноправного отдыха. Но поспать в эту ночь мне не удалось. Ночную тишину нарушил взрыв где-то неподалеку, я инстинктивно бросился на землю, и надо мной тотчас засвистели пули. Я тогда оружие-то держал с опаской, не говоря о том, чтобы его применять, поэтому решил не геройствовать и ползком вернулся обратно в больницу. Там выстрелы тоже услышали и погасили свет. Наш главврач Скабичевский отпер дверь подвала и согнал весь персонал туда. На мое робкое предложение подготовить все необходимое для оказания первой помощи ответил трехэтажным матом, чего раньше за ним почти не водилось. Мы сидели в подполе и слушали выстрелы. Через полчаса выстрелы затихли. Зато затренькала старенькая рация. Из динамика донесся сдавленный крик:
— Кто-нибудь! Я в квадрате десять, к северу от госпиталя! Нужен врач!
Тут я наплевал на указания Скабичевского, схватил аптечку первой помощи и пулей вылетел из подвала. За мной бросились и два санитара, прихватив носилки. Сразу за холмом мы увидели… последствие Ледового побоища. Море крови и несколько десятков трупов. Боевики и наши. Все они были мертвы. Чтобы понять это, достаточно было взглянуть на те раны, которые они получили. Но кто же вызвал помощь? Я бегал от одного тела к другому, и вдруг услышал слабый стон, доносившийся из-под тела мертвого сержанта. Осторожно перевернув сержанта и приложив его к камню, я увидел живого.
Но какой это был живой! Казалось, он получил больше пуль, чем все остальные участники перестрелки, вместе взятые! И, тем не менее, у него был пульс, глаза его бесцельно блуждали, а из горла вырывались хрип вперемешку с бульканьем. В судорожно сжатой руке была рация. Я оценил ситуацию как крайне тяжелую, хотя вряд ли бы нашелся тот, кто оценил бы его состояние по-другому.
— В операционную, быстро!
Санитары, молодцы, среагировали быстро, положили носилки напротив раненого, со всеми мыслимыми предосторожностями подняли его с земли, уложили на носилки и доставили в госпиталь.
В дверях меня ждал разгневанный Скабичевский, но я отстранил его и проследовал в операционную.
Пока я мыл руки, а раненого освобождали от окровавленной одежды, Скабичевский терся неподалеку. Санитар Василий протянул мне красные корочки из кармана раненого, и я проглядел их. Пациента моего звали Анатолием Чугуновым и было ему сорок пять лет. Я сначала не поверил, как любой бы на моем месте. Весь мой профессиональный опыт вопил, что раненому от силы лет тридцать, и у меня проскользнула предательская мысль, что, возможно, документы майора Чугунова поддельные. Однако клятва Гиппократа и моральные принципы возобладали. Я убрал документы в ящик письменного стола и начал делать свое дело. Краем глаза я заметил, что Скабичевский открывал ящик и внимательно изучал корочки.
Операция длилась почти три часа. К счастью, в теле застряло всего три пули, остальные прошли навылет и касательно. Кости не были задеты и, в общем, ситуация была менее устрашающей, чем показалось вначале. Но лежать Чугунову под врачебным контролем нужно было никак не меньше месяца…
На следующее утро я сам навестил Анатолия, и тот, что поразительно, уже пришел в себя. Услышав, как я вошел, он повернул перелинованную голову и спросил:
— Кто вы?
— Полевой хирург Вадим Решилов. А вы, как я понимаю, майор ФСБ Чугунов?
