— Товарищ сержант, — заканючил Тахтыбурдыев.
— Кончай сопли жевать. Встал — и пошел! Пока я тебе твои обязанности не разъяснил в доступной форме… Идите, товарищ полковник. Тут недалеко. Километра полтора…
Командир сидел в кабинете. И лениво смотрел в окно. На далекий, застывший на взлетной полосе самолет.
— Товарищ подполковник, полковник Трофимов прибыл для дальнейшего прохождения службы.
— Проходи, полковник. Откуда ты?
— Из Москвы.
— Ё! Из самой державной? Поди, тепло там?
— Тепло.
— Поди, женщины в юбках ходят?
— Ходят.
— Чего это тебя к нам-то?
— Исполнять обязанности заместителя по режиму.
— По режиму? Ну тогда тут такое дело. У нас один рядовой стрельнулся. По глупости. Ты посмотри, что да как. И оформи. Чтобы нас начальство не дергало. Ну, ты сам понимаешь… Это же по твоему профилю. Ну и вообще, входи потихоньку в курс нашей жизни. Вливайся, так сказать, в коллектив. А мне некогда. Мне к самолету надо. Там, похоже, уже почти все разгрузили. Мишкин! Давай машину к крыльцу. Пора уже…
И подполковник двинулся в сторону самолета. За причитающимися ему ящиками, которые никто из до того разгружавших самолет не тронул. Из уважения к командирскому званию и знанию устава…
Откладывать работу полковник Трофимов никогда не любил. Тем более теперь. И тем более здесь, где, кроме работы, никаких других развлечений не было.
— Пригласите мне свидетелей происшествия, — приказал он.
— Может, лучше завтра, товарищ полковник? — предложил дежурный.
— Почему завтра лучше, чем сегодня?
— Сегодня они вряд ли что доброго скажут. Сегодня самолет приходил.
— Я не могу рассчитывать свою работу в зависимости от расписания прилета самолетов. Я приказал вам доставить мне для допроса свидетелей.
— Когда?
— Немедленно.
— Так точно. Доставим не позже чем через полтора часа.
Ах, ну да. Сегодня же прилетел самолет…
Через полтора часа злые как черти свидетели стояли в кабинете.
— Кто первым обнаружил труп? — спросил новоиспеченный замкомандира по режиму.
— Я. Ефрейтор Поскотин, товарищ полковник.
— Когда?
— Сразу после заступления на караул. Я пришел его сменить и все увидел.
— Что увидели?
— Увидел рядового Синицына. Он лежал возле стены совершенно мертвым.
— Откуда вы знаете, что мертвым?
— Я сказал ему, чтобы он не выдрючивался и вставал. А он не встал.
— И по этой причине вы решили, что он мертв?
— Конечно! Я же ефрейтор. И прослужил на год больше его!
— Как он лежал?
— Вот так. На боку, спиной к стене.
— Одетый?
— Одетый. В бушлате и сапогах.
— Точно в сапогах?
— Точно. Потому что я их первыми увидел. И подумал, что он, гад, спит на посту. И даже пнул по каблуком.
— Где сейчас находится тело рядового Синицына?
— В погребе.
— Не понял…
— У нас тут погреб в мерзлоте выкопан. Для хранения продуктов. Его пока туда определили.
— Покажите мне, где находится погреб. И вызовите из санчасти врача.
Погреб был просто ямой, выдолбленной в вечное мерзлоте и закрытой сверху накатом привезенных с материка бревен. Под потолком погреба, на специальных крючьях, висели туши оленей. Под ними лежал рядовой Синицын.
— Отчего он умер? — спросил полковник Трофимов топчущегося рядом капитана медицинской службы.
— От своей дурости.
— Я не о том спрашиваю. Я спрашиваю, что явилось причиной его смерти.
— Огнестрельное ранение в области живота.
— Вы его осматривали?
— Осматривал. Вот медицинское заключение.
Полковник пролистал заключение. И взглянул на тело. Рядовой Синицын лежал на носилках. На спине. В полной форме. Застегнутый на все пуговицы. Одежда была целой.
Обычно, когда осматривают трупы, одежду не жалеют. Одежду распластывают ножницами, чтобы не мучиться с расстегиванием пуговиц и крючков. И лишь потом, закончив все медицинские процедуры, переодевают в парадную форму. А здесь оставили в рабочем хэбэ, которое не только расстегнули, но еще и застегнули.
— Помогите мне его раздеть, — попросил полковник.
— Да я же его осматривал, — сказал военврач.
— И тем не менее.
Капитан медицинской службы нехотя присел на корточки и стал обрывать пуговицы. Одну за другой.
— Вот, — показал он, — сюда он и пальнул.
Полковник наклонился и внимательно осмотрел рану. И даже ткнул в нее пальцем. А затем осмотрел бушлат.
— Как же это он, интересно, смог в себя выстрелить?
— Так и смог. Упер дуло в живот и бабахнул.
— А как же он до курка достал? Если уперся.
— Откуда я знаю как? Они такие изобретательные, когда дело доходит до самострелов. Извернулся как-нибудь. Или ногой.
— Он в сапогах был.
— Ну, значит, рукой дотянулся. Пальцем. Или какой-нибудь щепочкой. Вот так.
— А отчего же у него раневой канал вверх направлен? А не вниз? И нагара порохового нет на верхней одежде?
— Какого нагара?
— Который образуется при выстреле в упор. Вы что, судмедэкспертизу в институте не проходили?
— Проходил.
— А отчего тогда не произвели осмотр как следует? Почему дали заключение о самоубийстве? Когда здесь явное убийство.
— Оттого и не дал, что не дал.
— Не понял?
— И лучше не понимайте. Для вас лучше. Здесь места северные, глухие. Здесь и не такое случается. Бывает, пошел человек до ветру и сгинул, словно его и не было. Несчастный случай, одним словом.
— Вы мне что, угрожаете?
— Нет, добра желаю.
— А если желаете добра, перепишите заключение.
— Я не стану переписывать то, что уже написал.
— Тогда я буду настаивать на повторной экспертизе и последующей аттестации ваших профессиональных способностей.
— А это сколько угодно. Дальше, чем сюда, все равно не пошлют. Дальше только Северный полюс. А вам, полковник, еще раз советую — не лезьте в дело, последствий которого не понимаете. Застрелился рядовой и застрелился. Тут уже ничего не исправишь. Покойнику не поможешь. И себе не навредишь. Здесь вам не Москва. Здесь самый медвежий угол. И нравы соответствующие, которые не все выдерживают. Отчего, бывает, стреляются. И не только рядовые, но, случается, и офицеры…
Опять попал полковник в переплет. И опять по самые уши. Не научился полковник не замечать того, что в глаза лезет. Видно, у него со зрением что-то такое случилось. Хронически неизлечимое…
— Кто его мог застрелить?
— Мало ли кто…
— Может, какие-нибудь конфликты с рядовым или сержантским составом?
— Может быть…
— Вы слышали выстрел?
— Нет. Я ничего не слышал…
— И я ничего не слышал…
— И я…
— Вы не знаете, с кем дружил рядовой Синицын?
— Со всеми дружил…
Нет, так не пойдет. Кабинетными допросами здесь, похоже, ничего не добьешься. Похоже, придется использовать навыки разведчика-нелегала.
В три последующих дня полковник вылавливал облюбованных им свидетелей в самых неожиданных местах — в столовой, солдатском сортире, в спортзале… И узнавал то, что хотел узнать, с помощью простейших, но очень действенных методов. С помощью запугивания.
— Когда у тебя дембель?
— Через полгода.
— Боюсь, ты ошибаешься. Или просто считать не умеешь. Что у тебя в аттестате по математике?
— Тройка.
— Ну вот. Значит, просто в подсчетах ошибся. Но я тебе помогу. Научу считать правильно. Возьмем за основу твои полгода. Затем вспомним, что ты три месяца назад рядовому Машкову в челюсть заехал. Сильно заехал. Так что ему пришлось восемь швов накладывать. Итого, если доводить дело до трибунала, еще года полтора дисбата. Плюс безобразная пьяная драка с прапорщиком Михеевым, которую он тебе забыл. Но может вспомнить в любой момент, если его об этом попросить. Мне попросить. Значит, еще как минимум год. Итого в общей сложности набегает три года исправительно-трудовых лагерей. Или два года дисбата с дослуживанием оставшегося полгода в родной части.
