— За что же тогда этих рядовых убивают?
— За то, что увидели то, что видеть не следовало.
— Что же они могли увидеть такого, что их жизни стоило?
— Ну, например, то, как раскапывают штольни.
— Какие штольни?
— Те самые штольни.
— Зачем же их разрывать? Если, вы говорите, их на бесконечное хранение закладывают. И с землей сравнивают.
— В том-то и дело — что незачем. А тем не менее разрывают.
— Кто? Служащие части?
— Если бы… Совсем посторонние военнослужащие.
— Откуда они здесь взялись? Посторонние.
— Вначале на самолете. Транспортнике. Вроде того, на котором вы прилетели. Мужик там один был. Гражданский. Я его сам лично видел, потому что как раз дежурным по части заступил. Никакой такой мужичок. Вначале подумал, кто-нибудь из родителей военнослужащих пробился, пользуясь нынешним в армии бардаком. Ну или очередной специалист по медицинской части, которые нас иногда проверяют. Я, конечно, попросил разрешительные документы предъявить. У нас ведь часть относится к категории особо секретных…
— Ну и что, был?
— Ни хрена не было. Ни пропуска, ни предписания. Но была собственноручная записочка от нашего генерала командиру — принять и оказать всяческое содействие. Короче — документы в полном порядке. Я спрашиваю — зачем вы к нам? А он мне так по секрету сообщает, что является представителем акционерного общества по поиску и добыче полезных ископаемых. И что у них есть подозрение, что в наших местах могут быть залежи алмазов. И что это предположение желательно проверить с помощью специальных геологических изысканий. Отвел я его к начальнику штаба и к командиру. О чем они там беседовали — не знаю. Но беседовали недолго. Мужик тот тем же самолетом обратно улетел. А через четыре недели снова объявился. Уже на судне.
— На судне?
— Ну да, вроде того, подле которого вы теперь сидите. Только поновее и побольше. Подошли на внешний рейд. Бросили якорь. Спустили катер. На катере — тот самый мужик. И еще какие-то гражданские. Командир их на машине прямо возле пристани встретил. Видно, они с ним по радиостанции связались. Ну а вечером всех офицеров в штаб пригласили. И авансом выплатили вознаграждение в размере полугодового оклада за содействие в поиске и разработке полезных ископаемых. И пообещали выплатить еще столько же после завершения работ.
— И что попросили за это сделать?
— Ничего не попросили! Просто деньги выплатили. И велели довести до сведения рядового состава необходимость проведения вблизи части грунтовых работ. И тоже получить в кассе причитающееся им вознаграждение.
— За содействие в поиске?
— Точно так. Потом, правда, один из тех гражданских показал нескольким офицерам и солдатам какие-то камни и спросил, не видели ли они где-нибудь на острове подобных. Но никто ничего такого не видел. На чем их помощь и исчерпалась. На другой день с судна сгрузили три гусеничных вездехода, бульдозер, колесный экскаватор и бур и отправили их в тундру. На розыски полезных ископаемых. А в части командир провел давно планируемое крупномасштабное учение с выездом почти всего, кроме нескольких офицеров и часовых, личного состава на дальний полигон. Когда мы вернулись, судна уже не было. Но были деньги. Обещанная вторая половина вознаграждения, которое офицеры получили у командира под роспись в специальной ведомости.
— А рядовой Синицын?
— Рядовой Синицын застрелился через полторы недели. Сразу после отправки почты.
— При чем здесь почта?
— При том, что почтальон мой хороший приятель. И он сказал мне, что в этот раз командир распорядился до погрузки на самолет всю почту принести ему. На предмет выборочной проверки соблюдения личным составом режима секретности. И выходит, что если вдруг кто-нибудь что-нибудь такое написал своим родителям или друзьям, то командир это что-нибудь мог прочитать.
— Теперь понятно. Теперь скажите, рядовой Синицын участвовал в учениях?
— Нет. Он был оставлен в части для несения караульной службы.
— Насколько близко был расположен его пост к оружейным погребам? К тем, что вырыты в вечной мерзлоте?
— Ближе всех остальных. Метров на девятьсот ближе. Кроме того, этот пост, в отличие от остальных, расположен на возвышенности.
— То есть в случае ведения каких-либо работ в означенном месте рядовой Синицын мог их видеть? Или хотя бы слышать работу моторов?
— Мог. И слышать. И видеть.
— Вы об этом хотели мне рассказать?
— Да. Об этом.
— Зачем?
— Я подумал… Я подумал, а вдруг все эти геологические изыскания не случайность. Вдруг они заинтересовались не алмазами, а тем, что хранится в погребах. Что, если они вскрыли какой-нибудь из них и вытащили хранящееся там вооружение? Что, если они вытащили атомную бомбу?
— Но ведь вы утверждали, что это лишь радиоактивная железка, которая не опасней консервной банки?
— Может быть… Но это самая главная в бомбе «железка». Которая и является собственно бомбой. Все остальное — лишь дополнительные к ней составляющие. И я подумал, а вдруг они смогут достать все прочие компоненты. И надумают подорвать ее где-нибудь в густонаселенном районе?
— Зачем?
— Не знаю зачем. Но вдруг?!
— Неужели вы допускаете такую возможность?
— Я вынужден допускать все, что угодно. Иначе зачем им было похищать атомную бомбу? Не автомат, не миномет, а именно бомбу? Бомбы имеет смысл похищать только затем, чтобы их взрывать. Потому что никак иначе использовать их невозможно. У бомб может быть только одно назначение…
«Он прав, — подумал полковник. — У бомб действительно есть только одно назначение — взрываться. И убивать людей. У атомных бомб эта функция доведена до абсолюта. Бомба с атомной начинкой убивает уже не людей. Атомная бомба убивает города. Атомная бомба убивает население…»
Полковник снова потянул за случайную ниточку. И снова, как и тогда, когда расследовал дело о хищении тяжелого вооружения, вытянул клубок. Но уже гораздо более опасный клубок.
Клубок атомных бомб!
Глава 49
— Ну? — спросил начальник охраны Президента. — Как видишь, я выполнил твою просьбу. Мы остались одни.
— Если не считать сейфа, — брякнул цепочкой пристегнутого к железному шкафу браслета задержанный.
— Это вполне понятные издержки субординации. Где более значимого всячески защищают от возможных нападок менее значимого. На случай, если тот вдруг надумает бросить в первого пепельницей.
— Здесь нет пепельницы. И нет того, в кого ее можно было бы бросить. «Более значимого» нет. Есть играющий во всемогущество мелкий клерк. Шавка на поводке при могущественном хозяине, которая вообразила, что все боятся ее громкого пустолайства. Холуй, одним словом.
Начальник охраны побагровел.
— Значит, ты таким образом?..
— Но ты же сам просил откровенности. Или ты просил льстящей тебе откровенности?
Начальник президентской охраны еле сдерживал распиравший его гнев. Он давно отвык от того, что с ним могут разговаривать в унизительно-пренебрежительном тоне. Хоть кто-нибудь, кроме «папы». Его слух привык совсем к другим интонациям. К просительным интонациям. В крайнем случае уважительным интонациям. Даже если он говорил с премьерами. А здесь какой-то прыщ, в разговоре с которым приходится сдерживаться. Кто он такой в сравнении с ним?..
— Кто ты такой?! — не удержался, вскричал главный телохранитель страны. Как пацан вскричал, у которого в словесной перепалке исчерпались все аргументы, а переходить на кулачное выяснение отношений было еще рано. Или еще страшно.
Как тот пацан вскричал, каким был в детстве он сам и которым в своем детстве был его хозяин. И которыми, если соскрести с них не такой уж толстый слой наносной значимости, они и оставались. Разбитные парни с расквашенными в очередной драке мордами, гармошкой через плечо, семечками, недопитой поллитровкой в кармане, дурными мыслями и разящим похмельным духом изо рта. Не лорды. И не пэры. Но управители России. Из сословия кухарок, которыми небезосновательно угрожал миру их первый вождь Ленин.
