Стив приблизился. И ударил ногой в место, откуда журча стекала струя. Командир согнулся пополам и упал. Стив бил его долго. Ногами. Пока он не перестал шевелиться. Потом переодел китель, вытер о траву окровавленные носки ботинок и пошел домой.
Командира увезли в госпиталь. По случившемуся инциденту было назначено служебное расследование. Допросили всех офицеров и всех солдат, видевших в тот день командира. Особенно тех, кто встречался с ним незадолго до происшествия.
— Да, — соглашался Стив, — встречался. Около двадцати трех часов ночи. Командир шел со стороны своего дома. Я приветствовал его, и мы разошлись. Больше я ничего добавить не могу.
Нет, никого не видел.
Нет, ничего подозрительного не заметил.
Нет, я был с ним в самых хороших отношениях…
Разрешите идти, сэр?
Расспросы командира тоже ни к чему не привели. Он говорил примерно то же самое, что и его подчиненные. Никого не видел, ничего не заметил, никого не подозреваю.
Дело было закрыто.
Когда командир выписался из госпиталя, первым, кого он вызвал в свой кабинет, был Стив Глэб.
— Послушай меня, сынок, — сказал он. — Я не знаю, кто меня избил. Я ничего не могу доказать, но я знаю, что последним, с кем я разговаривал в тот вечер, был ты. Ты! И еще я знаю, что ты дерьмо! Полное дерьмо! И что тебе никогда не стать ротным.
Пока в этой части буду командиром я! Вы поняли, что я сказал?
— Да! Сэр! — ответил Стив. И, выходя из кабинета, увидел взгляды. Офицеров, ожидавших в вестибюле.
Через два дня Стив Глэб подал рапорт о переводе его во Вьетнам. В качестве добровольца.
Рапорт удовлетворили. После краткосрочных курсов переподготовки он был направлен для продолжения службы в части морской пехоты США. В должности ротного командира.
Еще одна должностная ступенька была преодолена. Неважно, каким образом.
Во Вьетнаме Стив прижился. Там было все просто. Без омрачающих жизнь условностей. Как в его прошлом. В сквере за танцплощадкой. Командование интересовал только результат. Только выполнение поставленных ими конкретных тактических задач в возможно более короткие сроки и с наименьшими потерями в личном составе.
Результат! А не способы его достижения.
И новый ротный этот результат выдавал. Каждый раз. Оплачивая его вполне приемлемыми потерями в живой силе. Что очень устраивало вышестоящее начальство. И за что они всячески поощряли удачливого комроты.
Только никакой удачи здесь не было. Был опыт драки без правил. Без запрещенных приемов. И без оглядки на так называемое мирное население. Которое обычно только мешает проводить военные операции, болтаясь под ногами бойцов и гусеницами техники, создавая ненужную сумятицу на поле боя и позволяя реальному противнику уйти незамеченным или перегруппироваться и ударить по наступающим войскам в самый неподходящий момент в самом неожиданном месте…
Роте Стива мирное население не мешало. Потому что его не было. Потому что оно изымалось из зоны боевых действий еще в самом начале операции.
Совсем изымалось. В принципе. Бойцы роты шли в атаку по стерильно чистому пространству, где им уже Никто не оказывал никакого сопротивления. Оттого и потерь среди личного состава было немного, что никто не мог выстрелить им в спину.
И жалоб в ООН о нарушении разных там международных конвенций и договоренностей, касающихся пребывания войск на территории оккупированного государства, тоже не было. Потому что жаловаться было некому.
Вот и весь секрет удачи. И успеха. Столь нужного всем — и ротному командиру, и его вышестоящему начальству, и президенту страны. Которая воевала в этой далекой азиатской стране.
Главное, чтобы была победа. И чтобы никто не узнал о цене, которая была за нее заплачена.
О той истинной, не парадной цене знал ротный. И еще его бойцы. Непосредственно участвовавшие в деле. Только через них могла просочиться в верха тревожная информация. Только они были по-настоящему опасны. И именно поэтому комроты добивался безоговорочного подчинения бойцов роты лично ему. Их командиру. И добивался всегда. Так как знал очень действенные и опробированные методы воспитания и переубеждения сомневающихся. Правой — в скулу. Или носком ботинка — в пах.
В отличие от изнеженных и избалованных спокойной жизнью тыловиков бойцы передовых частей на лишние зуботычины внимания не обращают. И жалобы на «противозаконные действия, допущенные в отношении них их непосредственным командиром», по первому поводу не катают. До того ли, когда вокруг просвистывают пули и осколки гранат? Причем не всегда летящие с одной только стороны.
А ротный, если и случается ему распускать руки, то исключительно для блага личного состава вверенного ему подразделения. Чтобы лучше пригибались, пробегая опасную зону, быстрее падали, заслышав команду «ложись!», и содержали в порядке оружие, от состояния которого зависит их жизнь во время завтрашнего боя.
Так что претензий к ротному по поводу выходящего за рамки устава обращения не было! И быть не могло! Где найдется дурак, готовый на войне конфликтовать с ближним своим начальством. Тем более в форме действия! Например, посланной в высшие инстанции жалобы. Начальство так или иначе отмажется, а жалобщик на другой день отправится на внеочередное разминирование или на прочесывание особо опасной территории. Где и будет списан в боевые потери. По причине чего его направленная высокому командованию жалоба будет выброшена в корзину.
Ведь тому высокому командованию тоже не хочется лишаться ротного командира, умеющего решать поставленные перед ним тактические задачи. С минимальными потерями в живой силе…
Всех могут против шерсти горячим утюгом прогладить, всех с должностей поснимать и званий и наград лишить. Только не комроты Стива Глэба. По крайней мере, до тех пор, пока он нужен. До тех пор, пока идет война…
Именно в его, Стива Глэба, славную и удачливую во всех отношениях роту был направлен для дальнейшего прохождения службы новый боец. Капрал Джонстон.
— Капрал Джонстон!
— Я! Сэр!
— Почему вы без каски?
— Снял. Сэр!
— Капрал Джонстон!
— Я! Сэр!
— Почему вы сняли каску? И что это у вас вместо каски на голове?
— Но ведь противника поблизости нет. И я не понимаю, зачем…
— Наверное, вы все еще думаете, что вы в Америке? Что за вашу безопасность отвечает стоящий на углу вашей улицы полицейский. И ваша мамочка. И старшая сестрица. И еще, наверное, вы думаете, что ничего тяжелее птичьего дерьма на вашу голову здесь свалиться не может? Что это мы все такие дураки, что, несмотря на жару, не снимаем с затылков эти металлические горшочки.
Так вот вы ошибаетесь. Здесь водятся не одни только райские птички. И роняют они не одно лишь мягкое и безопасное, как поцелуй вашей девушки, дерьмецо. А еще, случается, и пульки. И осколки мин и гранат. И носим мы эти горшочки не смеха ради, а чтобы охранить от проникновения посторонних предметов свои мозги. Надеюсь, вы все поняли, капрал? Все, о чем я тут говорю…
— Да! Сэр! Но я проходил обучение в качестве «зеленого берета». А «зеленым беретам» не пристало снимать головной убор, который…
— Вы имеете в виду эту зеленую кепочку, что у вас на голове? — показал ротный. — Так вот чтобы я ее больше не видел. Вверенные моему попечительству бойцы должны выглядеть одинаково. Как патроны в обойме. А не выделяться подозрительной зеленой кучкой на фоне…
— Но, сэр!..
— Капрал Джонстон!
— Я! Сэр!
— Я не привык высказывать свои пожелания дважды. Я привык, чтобы мои пожелания исполняли со скоростью бегуна на короткую дистанцию, приближающегося к финишной черте. Я считаю до трех. После чего не вижу на вашей макушке этого безобразия, но вижу каску, которую впредь вы не будете снимать даже в сортире, сидя на очке.
Раз!
Два!
Три!
На счет «три» ротный не стал кричать или корить нерадивого солдата. Он сделал то, что посчитал нужным сделать. Он сорвал левой рукой подрывающий ему дисциплину в роте берет, а правым коленом ударил солдата в промежность.
