— По одному…
— Первым — старший!
— Первым старший…
— Ладно, понял, — поморщился, как от зубной боли, майор и, раздвигая стоящих в воде людей, побрел к берегу. Молча. Ни на кого не глядя. Уперев глаза в воду.
— Командир… — тихо произнес кто-то. Командир замер. Обернулся. И внимательно посмотрел на своих бойцов.
— Все, мужики, дальше каждый решает сам… Приказывать не могу…
— Что он сказал? — подозрительно спросил главный вьетнамец американца-переводчика. Тот неопределенно пожал плечами.
— Что он сказал?! — крикнул вьетнамец и, передернув затвор и подняв пистолет, направил дуло в голову переводчика.
— Он сказал… он сказал, чтобы они не творили глупостей…
Вьетнамец удовлетворенно закивал головой.
Командир резко отвернулся и продолжил путь. На берег.
Он вышел и остановился, широко расставив ноги.
К нему подбежали несколько вьетнамцев и попытались вырвать из рук оружие. Но они были слишком маленькие. Они не дотягивались до задранного над головой автомата. Они бегали вокруг командира, как моськи между ног слона. Они тянулись руками, подпрыгивали, дергали вниз рукава гимнастерки. И ничего не могли сделать…
Пока один из них не догадался… И не ударил командира ногой в живот.
Командир охнул и пригнулся. Вьетнамцы выбили автомат. Задрали гимнастерку, сдернули с пояса штык-нож и подсумки с гранатами, выдернули из кармана пистолет.
— Сволочи! — сказал командир, выпрямляясь. — Шакалы. Щенки шакалов…
Один из вьетнамцев ударил его снова. В живот. И в лицо. И попытался ударить еще раз. Но не сумел. Майор перехватил его руку и резким ударом сломал ее об колено. Как гнилую жердину…
Потом он расшвыривал вьетнамцев во все стороны, словно рассвирепевший медведь болонок. Вьетнамцы падали, вскакивали, снова получали удар и снова падали, откатываясь на несколько шагов…
Бойцы рванулись было на помощь командиру, но вкруг них по воде и поверх их голов дали еще один залп, потом мгновенно обступили, уперли в тела штыки, примкнутые к автоматам и карабинам, отобрали оружие…
— На, гад!.. Получай, гад!.. И еще раз!.. И в довесок… — орал, матерился, бился смертным боем командир.
Он уже не пытался защищаться. Не пытался избегать ударов. Он только нападал. Ему неважно было сохранить здоровье, ему важно было отнять его у врага. А плата его устраивала любая. В том числе самая высокая.
— Ну подходи… макака желторожая… и ты… гнида… подходите… и ты… и ты!..
— Оставьте его! — крикнул старший вьетнамец. А может, что-то другое. Но его поняли. Драчуны рассыпались в стороны, как капли воды с отряхивающейся собаки.
Майор встал, утирая кровь, стекающую на глаза.
— Ну? И? Что?
Вьетнамец поднял пистолет.
— Стрелять? Будешь? — презрительно спросил командир.
И, болезненно поморщившись, потянулся к поврежденной левой руке. А вообще-то не к руке. К метательному ножу, закрепленному внутри, на рукаве гимнастерки.
— Ну… давай… давай… сучара!
Вьетнамец ничего не ответил и не запросил перевода. Он нажал на курок. За мгновение до того, как майор вытянул нож. Две пули ударили командира в живот. Он упал на колени, согнувшись пополам. Но все же дотянулся до ножа. Все же выдернул его из потайного кармана. Но не бросил. Уже не хватило сил…
Вьетнамец неторопливым шагом подошел к командиру, зашел за его спину, упер пистолет в затылок и выстрелил. Майор дернулся вперед и упал лицом в песок.
Вьетнамец еще раз обошел его, вытащил из ослабевшей руки нож, внимательно рассмотрел его и сунул в карман. Нож ему понравился.
Командир, лишившийся ножа и жизни, сидел на коленях, уперевшись головой в землю. Как будто молился. Как будто замаливал какой-то очень серьезный грех.
Командир был мертв…
ЧАСТЬ IV
Глава 31
Капитан Кузнецов шел вместе со всеми. В одной бесконечной цепи, состоящей из человеческих тел. Привязанный к руке впереди идущего американца. А сзади него шел другой американец. Накрепко привязанный к его другой руке. В свою очередь, к его руке был прикован еще один русский разведчик. Как кольцо, зажатое в другом кольце.
Два десятка людей, словно удерживающие друг друга за руки и по той причине идущие немного боком.
Изощренно они все это придумали, вьетнамцы, — сцепили всех в единый организм, превратив в гигантскую сороконожку, и сопровождают спереди и сзади. Ни дернуться, ни выйти из строя, ни убежать… И даже руки не поднять. И даже не почесаться без согласования с соседом…
Зато ноги свободны. И могут идти куда угодно. Куда укажут хозяева…
— Направо! — показывали вьетнамцы, и цепь, изгибаясь, поворачивала направо.
— Налево!
Поворачивала налево.
А если захочется в туалет?
Проблемы тех, кто захотел в туалет…
Стой! Привал!
Пленники сели в круг, лицами друг к другу. Все молчали, но все переглядывались. Русские — с русскими, американцы — с американцами. И думали.
Все об одном и том же — что же будет дальше? И будет ли это «дальше»? И не закончится ли оно несколькими минутами спустя?
Вьетнамцы подходили, бесцеремонно поднимали руки, проверяли, не ослабли ли веревки, перетягивали узлы, мало заботясь об отекших, как раздутые резиновые перчатки, кистях. Наверное, их даже устраивали такие отечные руки. Потому что протащить их сквозь петли узлов было бы невозможно. И потому, что этими «отсиженными» и по этой причине потерявшими чувствительность пальцами те узлы развязать было невозможно.
Вьетнамцы не издевались. Вьетнамцы действовали рационально. Они просто облегчали себе задачу охраны и транспортировки пленных. А то, что это было сопряжено с некоторой жестокостью, так к ней на востоке привыкли… Как к неизбежности…
— Встать!
Встали… Кто замешкался, получил удар прикладом по спине. Не для боли, для порядка и послушания…
— Пошли!
Пошли…
Куда? К месту расстрела? Расстрела едва ли. В джунглях для подобных мероприятий особого места не требуется. Места хватает. Стреляй где хочешь. И даже не закапывай. Местное зверье обглодает и растащит труп по косточкам в считанные дни. Так что никакого следа не останется.
Нет. На то, чтобы расстреливать, не похоже.
Тогда куда? В лагерь? Вполне может быть. Только зачем? Опять расстреливать? Так это можно здесь. Не откладывая в долгий ящик…
Допрашивать? Это похоже на правду. Но что они хотят узнать? И что могут узнать? Что есть на севере такая большая страна Советский Союз, где живет двести пятьдесят миллионов народу? Без тех нескольких человек, которые по воле судьбы оказались здесь. Что эти несколько человек пришли в их дом лишь для того, чтобы собрать останки самолета, который обронила на их территории еще одна многомиллионная нация? И что эти их келейные дела никак не затрагивают интересов суверенного государства Вьетнам в целом. И его местного, проживающего в данном районе населения в частности…
Так они в тот не представляющий угрозы для их державы и лично для них визит не поверят. Скажут — что же вы тогда официальным путем не прибыли? С паспортами, визами и таможенным осмотром багажа?
Опасались? А чего опасались?
И начнут допрос. С пристрастием. До полного выяснения несуществующей в природе правды. И тогда расстрел в джунглях покажется детской забавой…
Вдруг так?
Почти наверняка так! Как бы ни хотелось ошибиться… Во всех других случаях они бы не церемонились. Как с командиром…
Значит, будет допрос. И вопросы. И боль. Будет все то, что сопровождает выяснение истины у захваченных на чужой территории с оружием в руках диверсантов. Которые своим непрошеным визитом поставили себя вне закона. Будет допрос без оглядки на юриспруденцию. Без оглядки на милосердие. И лучше к этому готовиться заранее…
Остановка.
Кто хочет, может пить…
