В качестве пробного шара он использовал число ноль. Ноль, изначально индусское число, было введено на западе арабами в средние века и не было известно древним грекам и римлянам. “Как же так?” — удивлялся он. Как сумела природа так искусно скрыть ноль, что миллионы и миллионы греков и римлян не смогли обнаружить его? Обычно думают, что ноль находится на виду у всех и каждого. Он показал абсурдность попыток вывода ноля из любой формы массы-энергии и затем задавал риторический вопрос, значит ли это, что число ноль “не научно”? Если так, то значит ли это, что цифровые компьютеры, работающие исключительно на единицах и нолях, должны сводиться лишь к выполнению научных работ? Здесь нетрудно усмотреть абсурдность. Затем он перешёл к другим научным концепциям, одна за другой, и показал, что они никак не могут существовать независимо от субъективных соображений. Закончил же он законом тяготения в примере, который я привёл Джону, Сильвии и Крису в первую ночь нашего путешествия. Если отбросить субъективность как нечто неважное, говорил он, то тогда весь состав науки следует отбросить вместе с ней.
Такое отрицание научного материализма, однако, как бы приводило его в лагерь философского идеализма: Беркли, Юм, Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель, Брэдли, Босанкет, — очень неплохая компания, они логичны до последней запятой, но их так трудно обосновать на языке “здравого смысла”, что в защите качества они больше мешали ему, чем помогали. Аргумент о том, что весь мир — это разум, возможно, и представляет собой здоровую логическую позицию, но в плане риторики он, разумеется, не так уж и здрав. Он оказывался слишком скучным и трудным для курса начинающих литераторов. Слишком уж “заумным”. На данном этапе весь субъективный рог дилеммы выглядит почти так же невдохновляюще, как и объективный. А аргументация классического формализма, когда он стал рассматривать её, ещё больше усугубляла дело. Они оказывались исключительно мощными аргументами в плане, что не следует реагировать на непосредственные эмоциональные импульсы без рассмотрения большой рациональной картины.
Детям говорят: “Не тратьте все свои карманные деньги на жвачку (непосредственный эмоциональный импульс), потому что вам позже захочется израсходовать их на что-нибудь иное (большая картина). Взрослым говорят: “От бумажной фабрики может исходить ужасный запах даже при самых лучших способах борьбы с ним (непосредственные эмоции), но без неё экономика всего города развалится” (широкий контекст). В плане нашей старой дихотомии говорят следующее: “Не делайте выводов на основе романтических поверхностных впечатлений без рассмотрения классической подлежащей формы”. С этим он в какой-то мере был согласен.
В возражении классических формалистов “Качество это лишь то, что вам нравится” подразумевалась мысль, что субъективное, неопределённое качество, которое он преподаёт, представляет собой лишь романтическое поверхностное впечатление. Конкурсы популярности в классе могут определить, что данное сочинение обладает непосредственной привлекательностью, но представляет ли оно собой это качество? Является ли качество чем-то, что “просто видишь”, или же это нечто более тонкое, что сразу и не разглядишь, а поймёшь лишь после долгого времени? Чем больше он исследовал этот аргумент, тем зловещее он ему представлялся. Он мог разрушить всё его построение. Зловещим в нём было то, что он вроде бы отвечал на вопрос, который часто возникал в классе, и на который ему всегда приходилось отвечать довольно казуистически. Вопрос был следующий: “Если всем известно, что такое качество, то почему вокруг него возникает столько разногласий?”
Его казуистический ответ был таков: хоть качество в чистом виде одинаково для всех, объекты, которым по мнению людей оно присуще, различны для каждого человека. До тех пор, пока качество остаётся без определения, с этим нельзя спорить, но он знал, и ему было известно, что это чувствуют и студенты, что в этом есть какая-то фальшь. По существу это не было ответом на вопрос.
Вот ещё один вариант объяснения: у людей имеются разногласия по поводу качества, ибо одни исходят из непосредственных эмоций, а другие применяют имеющиеся у них общие познания. И он знал, что в любом конкурсе популярности среди преподавателей английского этот последний аргумент, подкрепляющий их собственный авторитет, получит подавляющее одобрение. Но этот аргумент был совершенно разрушительным. Вместо единого, однообразного качества теперь возникают два качества: одно романтическое, которое просто видят, и им обладают студенты, и классическое, при общем понимании, которое есть у преподавателей. Одно хиповое, другое ортодоксальное. Ортодоксальность — это не отсутствие качества, это классическое качество. Хиповость — это не просто наличие качества, это всего лишь романтическое качество. Раскол между хиповостью и ортодоксальностью, который он обнаружил, всё так же в наличии, но качество теперь не склонялось полностью на одну сторону, как он это предполагал раньше. Вместо этого само качество расчленялось на два рода, по одному на каждой стороне линии раздела. Его простое, опрятное, прекрасное неопределённое качество становилось сложным.
Ему не нравился такой ход вещей. Разграничительный термин, который должен был объединить классический и романтический пути рассмотрения вещей, теперь сам расчленился на две части и больше не мог объединять что-либо. Он попал в аналитическую мясорубку. Скальпель субъективности-объективности разрезал качество надвое и уничтожил его как рабочую концепцию. Если он хочет спасти его, то нельзя допустить, чтобы нож попал туда.
И действительно, качество, о котором он вёл речь, не было ни классическим, ни романтическим. Он выходило за пределы обоих. И клянусь Богом, оно не было ни субъективным, ни объективным, было вне этих обеих категорий. В самом деле, вся дилемма субъективности-объективности, умственного и вещественного по отношению к качеству была несправедлива. В течение веков взаимоотношения умственного и вещественного были интеллектуально нерешёнными. И чтобы утопить качество, эту нерешённость ставили над качеством. Как можно сказать, является ли качество умственным или вещественным проявлением, если с самого начала нет логической ясности относительно того, что такое умственность и что такое вещественность?
Итак, он отвергал левый рог. Качество не является объективным, утверждал он. Оно существует не в материальном мире. Затем отвергал и правый рог. Качество не субъективно, говорил он. Оно находится не просто в уме. И наконец, Федр, следуя пути, по которому, насколько ему было известно, ещё никто в истории западного мышления не проходил, направился прямо между рогами дилеммы субъективности-объективности и заявил, что качество — это и не часть ума, и не часть вещества. Это некое образование третьего порядка, независимое от двух предыдущих.
Кое-кто слыхал, как он ходил по коридорам и лестницам Монтана-холла и тихонько, почти про себя, напевал: “Святая, святая, святая… благословенная Троица”.
И сохранилось очень слабое воспоминание, возможно ложное, может я просто воображаю себе это, о том, что он неделями сохранял такую структуру мышления, не продвигая её сколько-нибудь вперёд.
Крис кричит: “И когда же мы достигнем вершины?”
— Ну ещё придётся пройти порядочно, — отвечаю я.
— И мы там многое увидим?
— Думаю, да. Посмотри на голубое небо между кронами деревьев. Если неба не видать, то идти ещё довольно далеко. Как только мы приблизимся к вершине, свет станет проходить сквозь листву.
Прошлой ночью дождь обильно смочил мягкий покров хвойных игл, и идти по нему сейчас хорошо. Иногда на таком вот склоне попадется сухой островок, он становится скользким, и приходится ставить ноги боком, чтобы не соскользнуть вниз. Я говорю Крису: “Как хорошо, что здесь совсем нет подлеска под деревьями!”
— А почему его тут нет?
— Полагаю, что в этом районе никогда не занимались рубкой леса. Если лес не трогать вот так веками, то деревья заглушают любой подлесок.
